В болоте дрожит умирающий лик.

         То месяц багровый печально поник.

         И тиной запахло. И сырость ползет.

         Трясина заманит, сожмет, засосет.

         «Кого? Для чего?» – камыши говорят.

         «Зачем огоньки между нами горят?»

         Но месяц печальный безмолвно поник.

         Не знает. Склоняет всё ниже свой лик.

         И вздох повторяя погибшей души,

         Тоскливо, бесшумно, шуршат камыши.

    ‹Июль 1895›

Лебедь

         Заводь спит. Молчит вода зеркальная.

         Только там, где дремлют камыши,

         Чья-то песня слышится, печальная,

         Как последний вздох души.

         Это плачет лебедь умирающий,

         Он с своим прошедшим говорит,

         А на небе вечер догорающий

         И горит и не горит.

         Отчего так грустны эти жалобы?

         Отчего так бьется эта грудь?

         В этот миг душа его желала бы

         Невозвратное вернуть.

         Все, чем жил с тревогой, с наслаждением,

         Все, на что надеялась любовь,

         Проскользнуло быстрым сновидением,

         Никогда не вспыхнет вновь.

         Все, на чем печать непоправимого,

         Белый лебедь в этой песне слил,

         Точно он у озера родимого

         О прощении молил.

         И когда блеснули звезды дальние,

         И когда туман вставал в глуши,

         Лебедь пел все тише, все печальнее,

         И шептались камыши.

         Не живой он пел, а умирающий,

         Оттого он пел в предсмертный час,

         Что пред смертью, вечной, примиряющей,

         Видел правду в первый раз.

Ковыль

И. А. Бунину

         Точно призрак умирающий,

         На степи ковыль качается,

         Смотрит месяц догорающий,

         Белой тучкой омрачается.