|
– Зайдёшь, подремлешь в раю… Мы в такой дыре живём с Юркой, как гастарбайтеры! А твои дуры взяли и устроили фейсконтроль. Это подлость вообще-то – позволять своей продавщице выбирать угодных и неугодных. Хороший человек и бомжа пустит, и собаку, а не только мышь. Они и на старух у тебя косо смотрят – не замечал? Подавай им модную публику!.. Дай папироску! – перебила она сама себя и протянула руку – тоненькую в толстом манжете куртки. Я вынул пачку. – И мне так обидно! – проговорила она, закурив, как заплакав. – Открыл булочную, которая похожа на настоящую, а оказалось – та же липа, что и повсюду!
Я понятия не имел, как отринуть это ужасное обвинение. Вдруг Мотя насторожилась. – Погоди-ка! – шепнула она, приглядевшись к застывшей неподалеку фигуре Тузина. Что-то и впрямь было не так: он стоял, взявшись правой ладонью за голову, в левой держа телефон. – Пошли! – скомандовала Мотя и рванула вперёд.
В темноте было не разглядеть перемены в лице Николая Андреича, но я никогда не забуду его осипший голос, которым он твердил в трубку: «Нет. Нет-нет… Нет, нет!..» Сея, как дождь, это слово, он двинулся к театру. Мы с Мотей переглянулись и дружно пошли следом. Две или три минуты он стоял у стойки гардероба с телефоном, прижатым к уху, свободной рукой схватившись за лоб и зажмурившись. Его собеседник говорил и говорил – взахлёб. Наконец Тузин открыл глаза и, наморщив лоб, как от боли, произнёс в трубку: – Об этом не беспокойтесь. Всё сделаем. – Что?! – крикнул я, почти не сомневаясь – что-то стряслось в Старой Весне. Он только махнул на меня и выбрал в мобильном номер. – Алёша! – прохрипел он в трубку. – Алёша! Андрей Ильич умер! Увезли с инфарктом – и всё! Что нам делать? Что мы будем делать, Алёша? Видно, тот Алёша не смог ответить ему ничего вразумительного. Тузин прижал кулак с телефоном к носу и ошеломлённо оглядел весёлые стены фойе: смеялись куклы, плясали клочки афиш. Судорожно забрал воздуху, сел на банкетку и, ткнувшись в кулаки, зарыдал. В тот вечер, чувствуя неспособность управлять транспортным средством, Тузин бросил свою машину у театра и поехал домой со мной. При въезде в Отрадново мне пришлось затормозить и прижаться к обочине. Навстречу нам из берёзовой рощи, как из сна, тянулись оранжевомордые грузовики. Я опустил форточку и выглянул – крепкий дух столичных трасс проник в салон. Грохот и лязг проползающих мимо «КамАЗов» подействовал на меня, как тяжелый рок; я нажал на газ и свистнул по обочине впритирку к колонне. – Откуда ж столько? – проговорил я, когда мы вырвались на простор, но Тузин меня не слышал. – Последний честный человек! Последний! – вскрикивал он сокрушённо. – Костя, как жить дальше? Кто будет всё это тащить? Теперь – всё! Даже сваленные под холмом штабеля жёлтой сетки и невесть откуда возникшая бытовка с охранником не произвели на него должного впечатления. – У Коли, у Коли спросите. Это их, сельское… – включился он на миг и снова канул в своё несчастье. Когда я вернулся в тот вечер домой, у моего забора толклись двое. – Хозяин, домик не сдаёшь? – спросил один, молодой и сухощавый, с невидимым во тьме, но, очевидно, нездешним лицом. – Какой домик? – А вон! – плавным движением руки-лозы он указал на избушку. Я тупо смотрел на них. – Ты пусти! А мы тебе снег чистить будем. Дорогу. – Тут работа у вас будет, – вступил другой, постарше, с явным уже акцентом. – Какая ещё работа? – Много работы! – В полях что ли? – В полях, везде. Много будут строить! Стадион тут, всякое… – Хозяин, снег будем чистить! – заунывно проговорил первый и опять вытянул гибкую ветвь в сторону домика. |
