Однако пересохшие русла были ничто по сравнению с заполненными водой, а их становилось все больше и больше. Иногда воды было всего на десять сантиметров, но попадались глубокие речушки, где нам приходилось на поезде на самолете укутывать мотор мешками, чтобы перебраться на другой берег. Многие речки служили водопоем для тысяч коров, которых гнали из Северной Территории на побережье. Коровы с таким усердием пили воду, что нам приходилось ждать по нескольку часов, пока они утолят жажду.

Дождь, заполнивший русла водой, превратил грунт в глинистую размазню. Местами мы вообще не видели никаких следов Грейт-Вестерн-хайвей. Это нас не особенно огорчало, хуже было смотреть, как пастухи на своих фургонах обгоняют машину.

С промежутками в несколько сот километров попадались поселения, которые в Австралии называют городами. Хоть было где заправиться бензином. Разумеется, владельцы бензоколонок ничего не знали о состоянии дороги за пределами их родного поселка. Но один человек, только что приехавший из Брисбена, посоветовал нам подождать, пока дорога высохнет. Ждать надо было месяца два, и мы решили, что его совет нам не годится.

Между горами жилья не было, хотя где-то по соседству размещались фермы — вдоль дороги валялись тысячи дохлых овец. В сезон дождей много овец гибнут оттого, что шерсть намокает, становится тяжелой, и животное, упав, уже не в силах подняться на ноги. Массовый падеж на этот раз был еще связан с тем, что девятый месяц бастовали стригали, и овцы отрастили особенно длинную шерсть.

Две недели спустя мы добрались до более цивилизованных мест, поселки стали встречаться чаще. Но так называемая дорога была и здесь ничуть не лучше. Мы не поверили собственным глазам, когда увидели впереди целый караван: девять грузовиков, нагруженных кипами шерсти, завязли в глине. Шоферы рубили деревца и кусты, чтобы вымостить ими дорогу. Грунт по обе стороны раскис настолько, что объехать их было невозможно. Судя по темпу работы, шоферам платили повременно. Сами они считали, что смогут двинуться дальше в лучшем случае на следующий день. И мы, вместо того чтобы помогать им, стали мостить собственную дорогу. Подъехали еще три автомобилиста, уроженцы Квинсленда. Они обладали немалым опытом в таких делах и везли с собой множество досок. Вместе нам удалось миновать коварный участок, и мы зашлепали дальше по грязи. (Несколько месяцев спустя состоялись ежегодные автогонки; из ста машин шестьдесят четыре застряли и вышли из соревнований как раз в этих местах.)

Под вечер семнадцатого дня мы въехали в настоящий город (он назывался Рим). Здесь нас заверили, что после Кондамайна Грейт-Вестерн-хайвей отвечает своему наименованию. До Кондамайна было сто шестьдесят километров, и мы нажали, чтобы поспеть туда до ночи. Местами развивали поразительную скорость — сорок километров в час! Но время от времени приходилось вытаскивать машину из глины; крики тоже задерживали нас. В конце концов мы сдались и стали на ночевку в лесу возле дороги. В четыре утра Мария-Тереза разбудила меня:

— Слышишь, какой ливень барабанит по крыше? Если не поедем сейчас, можем застрять здесь в глуши на несколько недель. Мне этого совсем не хочется.

Не теряя времени я вскочил на ноги, выбежал во мрак, прицепил фургон к машине и пустил мотор. Через три часа мы въехали в Кондамайн — сонные, полуодетые, вконец измотанные. Впрочем, Маруиа, как всегда, чувствовала себя преотлично и незаметно для родителей принялась вырезать бумажных куколок из красочных карт, которые нам вручили в «Доме Австралии» в Лондоне.