— В субботу, — ответил он. — Самое позднее — в воскресенье. Если, конечно, не будет серьезных неисправностей.

Я горячо поблагодарил за исчерпывающий ответ и погасил свет. Уснул сразу благодаря виски.

Когда я проснулся, поезд стоял неподвижно. В чем дело? Я открыл окно и выглянул наружу. Сперва мне показалось, что кругом ровная песчаная пустыня, но когда глаза свыклись с ярким утренним солнцем, я различил, что земля покрыта гравием и лишь кое-где торчали пучки жесткой травы. Пассажиры прогуливались вдоль полотна, несколько громко смеющихся мужчин окружили моего приятеля Генри. Быстро одевшись, я поднял полку и вышел. Впервые я увидел наш поезд днем и невольно удивился — как может крохотный музейный паровозик тащить такой длинный и тяжелый состав? Длинный состав… Но чего-то не хватает? Ну да, товарных платформ!

Я испуганно спросил Генри, что произошло.

— Не волнуйтесь из-за ерунды, — сказал он. — На этот раз платформ было столько, что паровоз не осилил их. И к ним подали другой локомотив. Да он нас скоро догонит.

— Возможно, — согласился я. — Если наш паровоз всю дорогу до Алис-Спрингса будет вот так ломаться.

— А сейчас никаких поломок нет, — возразил мне один из собеседников Генри. — Просто перерыв на завтрак.

— Перерыв?

— Ну да. У паровозных машинистов есть право на пять перерывов в день. Одновременно завтракать и вести паровоз нельзя, вот и стоим.

К сожалению, для пассажиров таких остановок не делали, а надо бы. Чтобы пробраться по всем коридорам в вагон-ресторан, требовался дар канатоходца и выносливость боксера-профессионала. А там уже все было занято, и приходилось три-четыре раза проделывать сложный путь, чтобы захватить место. Но это пустяки, куда сложнее оказывался самый процесс еды. Как ни примеряйся, вилка или ложка почему-то попадает в волосы, глаза, воротник — куда угодно, только не в рот. Правда, с супом дело обстояло проще. Половина выплескивалась на стол, едва официант выпускал тарелку из рук, вторая половина оказывалась на коленях пассажира, прежде чем он успевал зачерпнуть ложкой. То и дело во время особенно сильного крена кто-нибудь летел со стула. Официанты двигались рывками, ускоренным темпом, как в старых чаплинских фильмах (единственная разница — они не кидали нам нарочно еду в лицо). Пассажиров эта кутерьма страшно потешала. Сначала мы тоже смеялись, но когда голод взял свое, наш смех стал уже не таким непринужденным.

Торчать все время в спальном купе было скучно и жарко, и мы даже радовались частым остановкам, которые позволяли немного размяться. Местность кругом была все такая же сухая и пустынная, лишь изредка мелькали похожие на кустарник деревья мульга (разумеется, тоже из эвкалиптовых). Некоторое разнообразие вносили многочисленные холмы и низкие горные гряды. Издали они переливались фиолетовыми, серыми, голубыми оттенками, но вблизи были коричневыми или темно-красными. Из жилья мы видели только палаточные лагеря для путейцев. Все рабочие были недавно прибывшие эмигранты, преобладали итальянцы, югославы, греки и люди без государственной принадлежности. Ради бесплатного проезда они еще в Европе подписали обязательство два года работать там, куда их пошлет федеральное правительство. Я говорил с некоторыми из них; они уверяли, что ни за что не взяли бы такого обязательства, если бы представляли себе возможность существования таких железных дорог, как Алисспрингская. Зато другие были очень довольны высоким заработком, который поневоле сберегали, так как в пустыне не на что его тратить. Если поезд проходил мимо лагеря, не останавливаясь, бригада на ходу сбрасывала рабочим фрукты и газеты. Судя по их лицам, они предпочли бы, чтобы им сбросили несколько пассажирок.

Возле одного сарайчика, — очевидно, станции — сошли двое мужчин с какими-то железными ящиками на груди и вещевыми мешками за спиной.