Дорогой Антуан,

Джун бережно хранила эти вещи до самой смерти. Я уверена, что она была бы очень рада, узнав, что они попали в ваши руки. Мне неизвестно, что запечатлено на пленке, Джун никогда мне об этом не рассказывала, и я подумала, что будет лучше, если вы сами это узнаете.

С уважением,

Дрожащими пальцами я развернул письма и, прочитав первые строки, подумал о Мелани. Мне бы очень хотелось, чтобы она была со мной, сидела рядышком здесь, в моей комнате, и мы бы вместе рассматривали эти драгоценные вещи, напоминающие о матери. На первом письме указаны дата и место: 28 июля 1973 года, Нуармутье, отель «Saint-Pierre».

Сегодня вечером я целую вечность ждала тебя на эстакаде. Стало прохладнее, и я предпочла вернуться в гостиницу, думая о том, что на этот раз тебе не удалось ускользнуть. Я сказала, что хочу прогуляться немного после ужина, и теперь спрашиваю себя, поверили ли они моим словам: она смотрит на меня так словно знает, хотя сама я уверена в том, что о нас никто не догадывается.

На глаза наворачиваются слезы. Мне приходится прервать чтение. Не важно, я дочитаю позже, когда соберусь с силами. Я аккуратно складываю письма. На черно-белых фотографиях запечатлена Джун Эшби, они сделаны в студии профессиональным фотографом. Она была красивой – лицо с четко прорисованными тонкими чертами, пронизывающий взгляд. На обороте своим округлым детским почерком моя мать написала: «Моя дорогая любовь». Есть еще несколько цветных фото моей матери в вечернем сине-зеленом платье, которого я никогда не видел, перед зеркалом во весь рост в незнакомой мне комнате. Глядя в зеркало, она улыбалась тому, кто ее фотографировал. А фотографом этим, думается, была Джун. На следующей фотографии моя мать стоит в той же позе, но обнаженная, сине-зеленое платье лежит у ее ног. Я чувствую, как кровь приливает к щекам, и немедленно отвожу глаза, потому что никогда раньше не видел мать обнаженной. У меня появляется ощущение, будто я за ней подглядываю. Я не хочу смотреть остальные фотографии. Вся суть любовного романа моей матери, существование которого теперь уже бессмысленно отрицать, содержится в этих вот письмах и фотографиях. А что, если бы Джун Эшби была мужчиной? Нет, это ничего бы не изменило. Во всяком случае, не для меня. Может, Мелани труднее, чем мне, примириться с тем, что у матери была лесбийская связь? И еще хуже пришлось бы отцу… Может быть, поэтому Мелани ничего не хочет знать? В итоге я почувствовал облегчение, что сестры нет рядом, что ей не довелось увидеть эти фотографии.

Потом пришел черед кинопленки. А хочу ли я узнать, что на ней? Что, если там запечатлены слишком интимные моменты. что если, посмотрев, я об этом пожалею? Единственный способ просмотреть ее, это перевести фильм в формат DVD. Я без труда нашел соответствующую лабораторию. Если я завтра утром отправлю км бобину, размноженные в формате DVD копии будут у меня через пару-тройку дней…

За окном темнеет, а поезд все мчится к точке назначения, покачиваясь в моменты, когда скорость становится максимальной. Ехать еще больше часа. Я думаю об Анжель, которая будет ждать меня на вокзале в Нанте. Ей придется мчаться на мотоцикле под дождем, а от Клиссона до Нанта полчаса пути. Надеюсь, ливень к тому времени закончится.

Я достаю из рюкзака медицинскую карту своей матери. Я уже прочел ее от корки до корки. И ничего нового не узнал. Кларисс наблюдалась у доктора Дарделя с момента свадьбы. У нее часто бывали мигрени и насморк. Ее рост составлял 1,58 метра. Она была ниже Мелани. Весила сорок восемь килограммов – легкая как перышко. Все вакцины были сделаны вовремя. Беременности наблюдал доктор Жиро в клинике «Бельведер», где мы с Мелани появились на свет.

Внезапно раздается странный шум – и поезд резко отклоняется в сторону, как если бы под колеса попали ветки или ствол дерева.