Я сто лет не была в родной деревушке. В старом каменном доме, затерянном в горах. Воспоминания не умирают. Блеющие козы в раскаленном на солнце поле, оливковые деревья, мать, развешивающая выстиранные простыни на веревке… Если бы мои родители были живы, если бы они увидели.… Если бы моя сестра увидела незнакомку, в которую я превратилась, выйдя замуж за парижанина, представить не могу, что бы они подумали. Смогли бы они понять?

Люблю тебя, люблю, люблю.

Антуан решил ничего не говорить ей о Бернадетт. Зачем пересказывать этот разговор? Проку от этого никакого. Мелани тоже расстроится…

Она молча завтракала, а он читал местную газету и пил кофе.

– Погода в ближайшем будущем не изменится, – объявил Антуан. Она улыбнулась. И снова он спросил себя, а была ли эта поездка хорошей идеей. Не вредно ли для душевного здоровья человека вот так возвращаться в прошлое? Особенно в их прошлое?

– Я спала как сурок, – сказала Мелани, кладя на стол салфетку. – Со мной такого давно не случалось. А ты?

– Прекрасно выспался, спасибо.

Это была ложь. Антуан не захотел признаться, что всю ночь вспоминал их последнее лето в Нуармутье. Что он тщетно пытался смежить веки, но образы из прошлого вставали перед глазами, отчаянно вплетаясь в его мысли.

Молодая женщина с маленьким сыном вошла в столовую и устроилась за соседним столиком. У ребенка оказался плаксивый, пронзительный голос. К тому же он пропускал мимо ушей все замечания матери.

– Ты, должно быть, рад, что твои дети вышли из этого возраста, – тихо сказала Мелани.

Антуан нахмурился.

– По правде говоря, сейчас мне кажется, что мои дети стали мне чужими.

– Что ты этим хочешь сказать?

– У них теперь своя жизнь, о которой я ничего не знаю. Когда они приходят ко мне на выходные, то сидят за компьютером или перед телевизором. Если только не заняты тем, что отправляют SMS-ки Бог знает кому!

– С трудом в это верится.

– И все-таки это правда. Мы встречаемся за столом, но едим в мертвой тишине. Бывает, Марго садится за стол в наушниках от iPod-a. К счастью, Люка пока до такого не дошел. Но это не за горами.

Мелани смотрела на брата с изумлением.

– Но почему ты не попросишь, чтобы Марго сняла наушники? Почему ты не попросишь детей проявить вежливость и поговорить с тобой?

Антуан взглянул на нее. Что он мог ей ответить? Много ли она знала о детях, в особенности о подростках? Что она знала об их упорном молчании, о вспышках гнева, об эмоциях, которые бурлят у них внутри? Как мог он ей объяснить, что остро переживает их презрение и поэтому оставил любые попытки вмешаться во что бы то ни было?

– Ты должен сделать так, чтобы тебя уважали, Антуан.

 Уважали? Ну конечно. Так, как он уважал своего отца, когда был подростком. Никогда не выходил за установленные рамки. Никогда не восставал против отцовских решений. Никогда не повышал голоса и не хлопал дверью.

– Я считаю, все, что с ними сейчас происходит, – здоровый, нормальный процесс, – пробормотал Антуан. – В этом возрасте нормально быть невежливым с родителями и не слушаться их. Все через это проходят. Дети бунтуют, и этому нужен выход.

Мелани ничего на это не сказала, потягивая свой чай. Он продолжал говорить, лицо его чуть покраснело. Мальчик за соседним столиком вопил, не умолкая ни на секунду.

– Ты понимаешь, что это – твои дети и в то же время – незнакомые люди. И ты ничего не знаешь об их жизни, не знаешь, с кем они встречаются и куда ходят.