Изменить размер шрифта - +
Но его уже не было на нашей улице. У стены дома кучкой лежали обломки старой конуры, а на мостовой — словно амазонскую анаконду раздавили. На асфальте — длиннущая лоснящаяся черная полоса. Банка с ваксой, наверно, под колеса попала. Машины ее и разъездили, размазали метров на пятнадцать.

Чтобы закончить с будкой, скажу, что недели через две на том месте выросла другая. Но ее собачьей конурой не назовешь: вся из пластика и стекла. И чистильщик другой — совсем старый, с добрыми глазами. А на стекле надпись: «Производственный комбинат «Невские зори»… Вакса, шнурки, подковки — и вдруг «зори», да еще «невские»! Не очень хорошо, но в сто раз лучше, чем конура с грязной надписью «Чистка обуви».

А Борис Борисович долго не появлялся и, как нам казалось, никакого расследования не вел. Но это только так казалось…

 

Один

 

Прощались мы у «рафика». Это — маленький автобус человек на десять. Он заехал утром за пап-с-мамой и негромко прогудел у нашего дома.

Папа взял меня за плечи, к животу прижал, поцеловал в затылок и в волосы мне дышит — шепчет:

— Будь умным, Саня! Это тебе экзамен на мужество и зрелость…

— А ты там, — отвечаю, — за мамой приглядывай. С ногой чтоб опять не случилось!

Папа еще раз вдавил меня в живот и передал маме. А она плачет. Целует меня и плачет. Слезы соленые-соленые! У меня даже губы от них защипало, а потом и глаза.

— Сашенька!.. Сашенька!..

Больше ничего ей и не произнести от волнения.

— Мама! Это ты, — говорю, — едешь к белым медведям! Я дома остаюсь — не беспокойся! Все будет по-твоему: и дверь не забуду запирать, и газ в кухню не напущу, и мыться буду по субботам в ванне!..

А папа уже с родителями Буна прощается. Отец у него электрик — моторы у троллейбусов чинит, а мать водит эти самые троллейбусы.

— Если что, — говорит папа, — прошу вас — срочную телеграмму…

— Телеграммы не будет! — успокаивает его отец Буна. — Не допустим никаких аварий! Сами, если что, ремонтик проведем — хоть текущий, хоть капитальный!

Говорит, а сам широкий ремень на брюках поглаживает. Но я-то знаю: он даже Буна ни разу пальцем не щелкнул…

Мама на груди у мамы Буна слезы льет.

— И зачем я только геологом стала!..

Моя мама маленькая, тоненькая, как девчонка. А у Буна мама — женщина солидная. Что ей троллейбус! Она и с паровозом, и с танком, наверно, справилась бы не хуже мужчины. Но транспорт никак на ее характере не отразился. Ласковая она, и голос у нее теплый.

— Милочка вы моя! — говорит она. — Да что вы так убиваетесь? Да все хорошо будет!.. Как встанет — сразу вниз, к нам, чай пить. После школы — обедик. Ну и ужин обязательно… А уж к ночи я сама подымусь, не поленюсь, и проверю: дома ли, спит ли?..

Водителю «рафика» эта сцена поднадоела. Он вежливо напомнил о себе: коротко погудел вполголоса. И все заторопились. Папа втащил в машину вещмешки — свой и мамин. Мама еще раз переобнимала всех, включая Буна, и всех просила относиться ко мне ласково и строго.

Бун пошутил:

— Я ему спуску не дам: голову оторву, если слушаться не будет!

Лицо у мамы стало жалким и испуганным. Шутки до нее в ту минуту не доходили.

— Ой! — сказала она. — Не надо…

Папа легонько подсадил ее в «рафик». Мы стояли и руками махали, пока машина не завернула за угол — точь-в-точь как и в прошлом году. Только тогда рядом со мной был дедушка.

Быстрый переход