— Овсяное, гм… Но ведь молока нет.
Она усмехнулась:
— Не будь таким глупым.
Тогда я сел, потянулся, а Кэй во все глаза смотрела на меня, на мои мускулы и толстые, бугристые белые шрамы. Я взглянул на лежащую Алике, на ее спящее расслабленное лицо, закрытые глаза, приоткрытый рот. Она дышала размеренно, умиротворенно.
Кэй настаивала:
— Пойдем, пусть она поспит, пока овсянка не будет готова.
Мы самозабвенно готовили на завтрак кашу без молока, всыпав туда столько коричневого сахара, что она стала похожа на полурастаявшее шоколадное тесто. Алике, сонно моргая глазами, вошла в кухню как раз в тот момент, когда мы разливали завтрак в три тарелки. Начинал кипеть чайник, сначала покашливая, потом засвистев. Женщина была одета в выцветший, старый халат, волосы разбросаны по плечам. Кэй улыбнулась матери и принялась накладывать кашу.
Алике стояла в дверях, глядя на странную пару — дочь в ночной сорочке, готовящую завтрак, с мускулистым „шкафом“ в неглиже.
После еды мы с женщиной стояли под душем.
Подогретая солнцем вода из цистерны на крыше струилась по нашим телам, тесно прижавшимся друг к другу. Алике наклоняла мое лицо, требуя поцелуя. Я помню, как Кэй просила нас взять ее с собой в душ.
Это как надо понимать. Невинность? Дети, однако, редко задают невинные вопросы.
Девочка стояла в дверях, наблюдая, как мы с Алике одевались. Моя форма казалась явно не к месту, какой-то твердой, жесткой, неуютной, сковывающей движения. Алике дотронулась до воротника, глядя на две ярких звезды:
— А что там было до этого? По-моему, три соединенных маленьких'бриллианта?
— Тогда я имел чин джемадар-майора, а сейчас я риссальдар.
— Не знаю, что это означает.
Кэй проговорила:
— А я знаю, ма. Джемад ар-майор командует полком из миллиона двадцати четырех тысяч солдат, а у риссальдара в подчинении находится бригада из шестнадцати тысяч трехсот восьмидесяти четырех человек. Под его началом служит шестнадцать джемадармайоров.
* * *
Мы гуляли под жарким майским солнцем. Впереди скакала через пни и торчащие корни Кэй. Мы шли вдоль старой дороги, ведущей вниз от парка Линкольна. На грязной тропинке виднелись отпечатки чьих-то ног, причем, в основном, детских, один или два следа от велосипедных шин. Дорога вела через развалины старых поселений, через ручей, по поваленному бревну. Дочь пробежала по нему легко, а я медленно и осторожно, ведя Алике, явно страшащуюся перехода.
Старая глиняная шахта, когда мы медленно шагали мимо нее, была пуста. В ней находилось много красной, грязной воды, у кромки которой лежали старые белые кости. Там же начинала расти высокая трава. Я попытался вспомнить как выглядело это место до Вторжения, когда мне было столько лет, сколько сейчас Кэй, но не смог, В то золотое время Алике выглядела костлявой маленькой девочкой, что я изредка встречал в школьном гардеробе, про расу господ никто еще не слышал, хруффы изображались в школьных учебниках, как клыкастые монстры, появившиеся в первый раз на нашей планете, когда еще мой дед был в коротких штанишках.
Кэй выудила из-под кустов длинную кость, похожую на большую берцовую и, словно клюшкой для гольфа, начала бить ею по кустам, швыряя комья земли в воду, срубая ветки, шевеля и разбрасывая камни.
Футбольное поле за школой пустовало. Я совсем забыл, что сегодня воскресенье. За ним ухаживали, потому что трава была скошена и убрана. На поле, очевидно, проводились матчи по футболу, или бейсболу, или хоккею на траве — виднелась свежая разметка. |