|
Даже в брезгливо оттопыренной губе чувствовалось нечто августейшее. Встав перед Семушкиным, он молча оглядел его с растрепанной головы до все еще елозящих по траве ног. Среди римлян о взаимоотношениях начальников и подчиненных в стране варваров рассказывались легенды, которым особо никто не верил. Сейчас римляне воочию наблюдали, как долговязый сержант Семушкин под хмурым взглядом своего начальника превратился в испуганного субъекта среднего роста, а при первых словах Федора Борисовича вообще съежился до лилипутских размеров.
– Права, значит, качаешь? – поинтересовался подполковник. – Решил, значит, попранную справедливость восстановить? – Та‑а‑а‑а‑варищ подполковник! – заныл сержант, уже не пытаясь дергаться. – Дак он же сзади… он же… Западло же сзади кидаться! – А настойку хлебать до ус…ки не западло? – поднял бровь Дыряев. – А «Макаровым» перед товарищами по спорту махать? А если бы ты кого подстрелил? Забыл слова великого русского писателя Антона Палыча Чехова? Если в первом акте, значит, на стенке висит пистолет, то во втором акте обязательно будут похороны! Значит, так, – принял он решение. – Вернемся из лагеря, поедешь на кордон к лесничему Дисамову. Будете с ним, значит, браконьеров вместе ловить. Там свою удаль и покажешь! – Та‑а‑а‑а‑а‑аварищ подполковник! – еще громче взвыл Семушкин. – Я ж хотел, чтобы все по справедливости было! В толпе обидно засмеялись. – Да разве это наказание? – пояснил римским легионерам Плиний Кнехт. – Это, блин, поощрение, а не наказание. Он там с лесничим самогонку будет жрать до посинения. У Дисамова, блин, самогонка самая крутая в районе! – С этими словами он повернулся к милиционерам: – Не‑е, мужики, у нас в легионе порядки не в пример круче. Только оступись, тебя бичами так огуляют, что неделю в постель мочиться будешь. И Юпитер с Юноной не помогут! – Вам, римлянам, хорошо! – возражали милиционеры. – Только у Дисамова на хуторе людей неделями не бывает, запросто одичать можно – не зря же его в Придонье лешим кличут! То, что недавние сограждане признали его римским полноправным гражданином, так вдохновило Плиния Кнехта, что он едва не победил в отжиманиях. Корникулярий Фест одобрительно потрепал Плиния по плохо выбритой голове. – Вени, види, вици! – сказал он. – Служу цезарю! – браво рявкнул Плиний Кнехт. Корникулярий Фест еще раз потрепал его по голове и объяснил: – Ты служишь Великому Риму. Цезари же приходят и уходят. Цезарей любят, но служат стране. В это же время в тесной комнатке медпункта подполковник Дьтряев, гневно заломив бровь, вопрошал понурившегося сержанта Семушкина: – Ты у кого служишь, сержант? Кто тебе сеет… тьфу, черт!., зарплату платит? Что ты меня, подлец, перед иностранцами позоришь? И скажи подполковнику Семушкин, что служит он исключительно отечеству, в то время как подполковники приходят и уходят, что было бы истинной правдой, заяви Семушкин, что зарплату ему платит государство, а не Федор Борисович отстегивает от своих щедрот с сумм за проданных кабанчиков и гусей, то что там римский цезарь, куда ему до милицейских командных высот! Гнев подполковника был бы равен гневу Юпитера. Сверкнули бы молнии, загрохотал гром, и сержанту Семушкину пришел бы несомненный и бесславный конец. Семушкин отлично понимал это и потому только вытягивался пред нервно расхаживающим по комнатке подполковником, все повторяя: – Виноват, товарищ подполковник! Понимаю, что оплошал! Больше не повторится, товарищ подполковник!
Глава двадцатая,
в которой продолжаются Игры, играется футбольный матч и в чудный вечер на берегу Дона распеваются славные песни, а Гнею Квину Мусу снятся хорошие сны
Поборолись, постреляли, пометали диски да копья, с грехом пополам одолели короткие и длинные дистанции, выяснили сильнейших и хитрейших. |
