Шьёшь-волхвуешь, гóрлинка-красавица,

Жизни нашей тёплые стежки.

Не играй ты, ветер распоясанный,

Улетайте, тучи, на восток!

Носит в чреве горлинка прекрасная

Жизни новой маленький росток.Если голос Недельки ласкал кошачьей шёрсткой, то этот лился могучим водопадом. Бурным горным потоком подхватил он Беляну, увлёк и понёс – не выплыть, не выбраться на берег. Душа тонула в нём и захлёбывалась, лёгкие смыкались в сладком удушье – не вырваться на свободу, не забиться в тихий уголок. Не спрятаться от этого голоса: он нашёл бы её всюду.

Толпа расступалась, давая дорогу певице – рослой и статной женщине-кошке с пронзительно-пристальными, жгучими очами цвета тёмного янтаря. Кудри её, тоже тёмные, атласными волнами падали на плечи, золотая вышивка на кафтане искрилась в солнечных лучах, а стройные ноги в красных сапогах с кисточками ступали по-кошачьи мягко. Величаво шла женщина-кошка, осанисто, по всему видно – знатная госпожа. Блистательно-спокойная, горделивая и властная, одним своим видом она внушала трепет и уважение. Это по её требовательному взмаху руки смолкла музыка, а раскатистой, громовой силой своего голоса она затмила Недельку. Да что там затмила – просто бесповоротно уничтожила раз и навсегда.

Остановившись перед девушкой, темноокая незнакомка поклонилась.

– Здравствуй, милая Беляна. Долго же мне пришлось ждать нашей встречи! Всему виной моё нетерпение. Едва увидев тебя во сне, я поспешила на поиски... А ты была ещё совсем дитя.

С этими словами женщина-кошка поцеловала Беляну в лоб, ласково сжав её руки в своих. Живое тепло её ладоней обняло сердце девушки, взяло его в мягкий плен, и заколотилось сердечко, затрепыхалось пташкой, пойманной в силки. Лицо незнакомки, суровое и прекрасное одновременно, было бы значительно более пригожим и светлым, если б не мрачные брови и привычка к строго-надменному выражению; последнее, впрочем, смягчилось при виде Беляны, брови расправились, твёрдые губы дрогнули в улыбке. А земля под ногами у девушки закачалась, завертелась в весеннем переполохе, затрезвонили серебряные бубенчики в ушах, и ушёл ясный день за радужно-туманную пелену.

Лёгким поплавком вынырнуло сознание на поверхность яви... Беляна пришла в себя в своей опочивальне; любимая вышитая подушечка, служившая ей верой-правдой, заботливо поддерживала голову хозяйки и ласково обнимала, льнула к щекам. Обе родительницы сидели около девушки, но не встревоженные её беспамятством, а спокойные и радостные.

– Ну, вот и встретилась ты с судьбой своей, – молвила матушка Логода.

Образ сиятельной, великолепной госпожи вспыхнул в памяти, царапнул, взволновал сердце, и Беляна встрепенулась на постели.

– Кто это был?.. Это... Это она? Суженая?

– Да, доченька, – кивнула матушка Владана. – Это избранница твоя. Теперь, когда ты увидела её, можно и имя её открыть. Зовут её Мечиславой, она Старшая Сестра и военная советница государыни Лесияры.

– А... А где она? Она здесь? – приподнявшись на локте, пролепетала Беляна.

Дохнуло ей в душу светлым холодком озарение: вот к чему были её сны о мечах! Меч – Мечислава. А родительница ответила:

– Госпожа Мечислава придёт чуть позже. Ты переволновалась, и она милостиво даёт тебе время успокоиться и прийти в себя.

– Тише, тише, дитятко, – проворковала матушка Логода, мягкой рукой пригибая голову девушки к подушке. – Отдохни, пусть волнение сердечное уляжется.

Обняв и прижав к груди подушку, Беляна попыталась отдохнуть и успокоиться, но мысли и чувства не желали угомониться – всё кружились встревоженной стайкой, летели к Мечиславе. Она мысленно любовалась женщиной-кошкой, то отдаляя её образ-картинку, то приближая. Сказать, что она была ошеломлена встречей – ничего не сказать.