Рыдание всё-таки вырвалось солёным комом, тёплые капельки скатились по щекам, и Беляна прижала трясущиеся губы пальцами. Мечислава тотчас шагнула к ней, и девушка очутилась в тёплых и сильных объятиях.  Но она не решалась прильнуть всем телом, сомневаясь, имеет ли на это право – заслужила ли ласку суженой, чьё сердце она задела и ранила теми глупыми словами. Твёрдые, точно из стали выкованные руки обнимали её нежно и жарко, как бы говоря: всё давно прощено.

– Лада... Ладушка, не плачь! Это ты прости меня, что пришлось заставить тебя ждать так долго. – Голос Мечиславы уже не гремел водопадом – он окутывал кошачьей лаской, грел меховой шубой, обволакивал бархатом ночи. – Не хотела я тебе прежде времени показываться, думала – ярче чувства твои вспыхнут при первой встрече.

– Они ведь и вспыхнули, госпожа, – сквозь пелену солёной влаги улыбнулась Беляна.

– Не зови меня госпожой, милая. Хочу услышать слово «лада» из твоих уст. – В глубокой прохладной тьме очей женщины-кошки мерцали искорки нежности.

Беляна и рада бы так её назвать, но робость лишила её дара речи – губы только дрогнули и сложились в мучительно-застенчивую улыбку. Мечислава прижала её к груди, и девушка вновь ощутила целомудренно-родительский поцелуй на лбу.

– Не буду тебя торопить, радость моя. Пусть всё идёт своим чередом.

А Беляна вспыхнула при мысли о том, каков же будет настоящий поцелуй суженой – в губы... Вспыхнула, а потом похолодела от щекочущего душу восторга. Слаще присылаемого в подарок мёда... Да, уж наверняка слаще.*   *   *Вот и закончилась холостяцкая пора в жизни, сбылось долгожданное счастье: Мечислава ввела молодую супругу в свой дом. Все годы ожидания женщина-кошка старалась блюсти себя в чистоте и целомудрии, и это удавалось почти без усилий. В самое сладкое и безумное весеннее время она всякий раз вступала не без тревоги: а если опять поднимется в ней эта жадная и неистовая страсть и повлечёт её на новые любовные подвиги с неодолимой силой? Однако Светодар щедро питал землю теплом, пробуждая всё живое, а в крови Мечиславы струилась только одна страсть – к сероглазой ладушке из сна. Не было никого среди земных девушек краше и лучше, меркли они все перед нею, точно звёзды ночные перед полуденным солнцем. Глядела на них Мечислава, перебирала мысленно, точно серую гальку речную, а Белянушка сверкала яхонтом чистым. Не беда, что наяву невеста ещё только делала первые шаги: в мечтах Мечиславы она уже цвела юной яблонькой.

На пятом или шестом году ожидания начало казаться Мечиславе, что туманится в её душе светлый облик лады, меркнет, затягивается осенней дымкой... Озверев от воздержания, вышла она на весеннюю охоту на девушек, настроенная беспощадно и готовая без жалости разбивать сердца направо и налево. Утоляла она свой чувственный голод жадными глотками – семерых девушек за весну соблазнила и покинула. (Хоть детей не получилось – и на том спасибо). Без зазрения совести, точно каким-то вечным хмелем одурманенная, предавалась она своим старым грехам, и ни на миг не пробуждалась её душа – не участвовала в этом разгуле. Тело шлялось где-то, удовлетворяя свои желания, а душа будто в спячку впала. А что до хмеля беспробудного, то пила Мечислава в эту пору и впрямь изрядно. Дошло до того, что на совет к Лесияре она однажды явилась с сильного похмелья. При Сёстрах княгиня ей ничего не сказала, а после совещания сделала с глазу на глаз такой выговор, что Мечислава выползла из княжеского дворца на полусогнутых ногах.