Бреннус оборвал контакт, прежде чем Ривален успел ответить. Он посмотрел на ожерелье матери, посмотрел в лицо возможности превратиться в соучастника, если не сделает ничего для отмщения за её убийство.

Но сделать что-то означало ослушаться отца, и, возможно, принести в жертву саму возможность новой империи Нетерил.

Он выругался и ударил кулаком по столу.

Кейл, Ривен и Ривален подошли к алтарю в почтительном молчании. Снаружи Эфирас содрогался под натиском Шар, а стоны призраков заглушали вой ветра.

Чаша — старое, потемневшее серебро, инкрустированное мелкими чёрными самоцветами, спиралью вьющимися вокруг ножки — стояла на чёрном престольном полотне.

— Такая маленькая, — сказал Ривен, вложив сабли в ножны.

Но Кейл видел, что это такое. Чаша была просто проёмом, а глоток из неё — всего лишь символом. Он вложил Клинок Пряжи в ножны, шагнул вперёд и потянулся к чаше.

Ривен схватил его за руку и вгляделся в лицо так пристально, будто хотел пробурить взглядом дыру.

— Ты уверен?

— Это единственный способ, — сказал позади них Ривален.

Кейл кивнул, и Ривален отпустил его. Кейл ступал по следам Кессона Рела и знал об этом, следовал за ним как тень. Он положил руку, свою теневую руку, на чашу, и обнаружил, что от той веет могильным холодом. По телу с ног до головы пробежала дрожь. Он поднял чашу — оказалось, что она намного тяжелее, чем должна была быть.

Ривен и Ривален непроизвольно придвинулись поближе. Тени Ривалена смешались с тенями Кейла, тенями из чаши. Ривен стоял в самом сердце их общего сумрака.

Сжимая чашу обеими руками, Кейл заглянул внутрь.

Маслянистая, поблескивающая жидкость заполняла её примерно на четверть. Но Кейл знал, что чаша бесконечно глубока, что жидкость в ней и сила, которую эта жидкость воплощала, простирается куда дальше небольшой глубины чаши. Тьма в сосуде простиралась сквозь пространство и время к самому сотворению Мультивселенной. Он смотрел на силу бога, первичную материю сущего. Из неё и из него ленивыми полосами струились тени.

Стоны призраков снаружи стали громче, вой ветра — пронзительнее. Эфирас продолжал умирать, его тело исчезало в забвении. Посмертные судорги мира сотрясали храм, со стен сыпалась пыль. В полу бежали похожие на вены трещины, расползаясь от стены к стене.

— Пей! — сказал Ривален. — Конец уже близко.

Купол треснул, раскололся и осыпался кристальным дождём на пол. Ривен и Ривален закрылись своими плащами. Кейл стоял в самой середине разрушения, нетронутый, загипнотизированный чашей. Сквозь дыру в крыше ворвался ветер, принеся с собой отчаянные, полные ненависти вопли призраков. Пыль и мрак висели в воздухе.

— Кейл? — окликнул его Ривен.

— Если что-то пойдёт не так, — отозвался Кейл, кивая на Ривалена, — убей его.

С этими словами он поднял чашу, позволил густой, масляной жидкости коснуться губ, и глотнул.

Бреннус существовал в промежутке между предательством матери и предательством отца. Долго удерживать эту позицию у него не выйдет. Либо он почтит память матери, взыскав плату с её убийцы, либо сделает так, как приказал ему отец.

Бреннус не знал, сможет ли жить дальше, если не сделает ничего, чтобы отомстить за мать.

Но если он станет действовать, Сембия будет потеряна, и отец убьёт его.

Он провёл кончиками пальцев по ожерелью матери, ожерелью, которое попало в его руки будто по воле провидения. Он вспомнил мгновения, которые делил с ней, их общую радость. После её смерти он практически не испытывал этого.