Не будем описывать подробностей этого последнего дня, не осмеливаясь проникать в таинства двух непорочных и отуманенных грустью сердец. Слезы, обещания, клятвы, продолжительные и нежные поцелуи — вот история этого дня в жизни Цецилии, одного из печальнейших после того, в который она лишилась матери.
Между тем час разлуки приближался быстро, неумолимо, безжалостно; бедные дети ежеминутно смотрели на часы. Они бы отдали годы жизни за один день, а когда наступил час разлуки, — за один час отсрочки.
Наконец, когда часы показывали пять часов без четверти, они пошли в последний раз преклонить колени перед распятием. Когда они встали, оставалось только время поцеловаться.
Генрих бросился из комнаты, но тогда Цецилия так сильно вскрикнула, что он воротился. Сказали последнее слово, дали последнюю клятву, канула последняя слеза, раздался последний поцелуй — Генрих вырвался, из ее рук и убежал.
Цецилия нагнулась на перила лестницы и следила за ним глазами, потом побежала к окну, чтобы видеть, как он сядет в кабриолет; Генрих приметил ее у окна и кланялся, маша шляпой.
Кабриолет удалился по улице Сент-Оноре. Экипажи остановили его на минуту, и Генрих высунулся, сколько мог, и махал Цецилии платком.
Потом в темноте он видел у окна тень и платок, ему отвечавшие.
Кабриолет пустился в путь, но Генрих оставался в прежнем положении до тех пор, пока кабриолет не повернул на другую улицу, тогда он опустился на свое место и зарыдал.
Он был так же отделен от Цецилии, как если бы между ними был целый Атлантический океан.
XX
Переписка
Со своей стороны, видя, как скрылся за углом улицы Сент-Оноре кабриолет, увезший Генриха, Цецилия почти без чувств упала на стул.
Через десять минут постучали в дверь: это был разносчик писем, принесший ей письмо. Цецилия взглянула на адрес и узнала почерк Генриха. Она радостно вскричала, отдала рассыльному все, что было у нее в кошельке, и побежала к себе в комнату, вся дрожа от этого неожиданного счастья.
Да, счастья, потому что, когда любят той первой любовью, укрепляющей в самой глубине души те пламенные корни, которые не может потом вырвать никакая другая любовь, в это время исчезают все переходные чувства, и все есть или блаженство, или отчаяние.
Молодая девушка, вся дрожа, распечатала полученное ею письмо и, плача, смеясь, прочла следующие строки:
«Милая Цецилия, я приехал на почтовый двор в ту самую минуту, как почтовая карета трогается с места; несмотря на то, стоя на каретной подножке и вырвав страницу из своего блокнота, пишу вам эти строки.
Я вас люблю, Цецилия, как еще никогда не любило сердце смертного. Вы для меня все: здесь, на земле, — моя жена, там, на небе, — мой Ангел-хранитель, везде — моя радость, мое блаженство. Люблю! Люблю!
Карета едет, еще раз простите!»
Это было первое письмо, которое Цецилия получила от Генриха. Она прочла его, потом перечла десять раз, потом встала на колени перед распятием и стала молиться, как будто для того, чтобы поблагодарить Бога за то, что была так любима.
В тот же вечер Цецилия начала составлять узор своего платья. Ей казалось, что чем скорее она будет работать, тем скорее возвратится Генрих. Узор состоял из самых лучших цветов, рисунки которых сохранились в ее альбоме; это были друзья ее, подруги, которых она приглашала на будущее празднество своего счастья.
Время от времени Цецилия останавливалась, чтобы снова прочитать письмо.
В ту же ночь узор был окончен.
Цецилия легла, держа в руках записку Генриха, а руку положив на сердце.
Проснувшись, Цецилия некоторое время не могла собраться с мыслями; ей казалось, будто она видела во сне, что Генрих не уехал, но действительность представилась уму ее, и она, как вчера, обратилась к записке, своему единственному утешению. |