Это для Хагера было уже слишком, он в разъяренном письме к министру культуры Хоффману требовал не идти больше ни на какие уступки. Но к этому времени Хильбиг приобрел серьезную репутацию. Штефан Хермлин и Криста Вольф лично обратились к Хонеккеру, утверждая, что Хильбиг – крупнейший писатель среди тех, что появились в ГДР в последние двадцать лет. 26 августа 1985 года Хильбиг сам написал Хонеккеру – пролетарский поэт обратился к главе государства. Он излагал свои обстоятельства с уважением, но убежденно. Писателям из Восточной Германии нужно позволить путешествовать, чтобы они расширяли свой кругозор, писал Хильбиг. Они должны свободно публиковаться в ГДР и за рубежом. Их творчество должно быть свободно от идеологических ограничений. Их приверженность социализму тоже должна быть добровольной, потому что «литература без глубокой и искренней веры не имеет смысла». Не сохранилось документов, говорящих о реакции Хонеккера, но через три недели в докладе о письме Хильбига Хагер заявил, что пересмотрел свою позицию и не будет препятствовать получению визы. Хильбиг покинул ГДР в 1985 году и не вернулся.
В случае Хильбига и всех остальных, описанных в архивах, не идет речи о протесте против социалистических принципов, действий правительства или партийных лидеров. Как и все авторы, которых на Западе причисляли к диссидентам, Хильбиг пытался работать в системе, пока не дошел до разрыва с ней, и даже после этого, публикуясь в Западной Германии, он не отказывался от основных идеалов ГДР. Во внутрипартийной переписке на его счет не высказывается сомнений в абсолютной преданности Хильбига своей стране. Она касалась таких, казалось бы, невинных вещей, как самоощущение (Selbstgefühl) и эмоциональные ожидания (Pessimismus). Человеку со стороны слог посланий, которыми обменивались высшие чины партии, покажется удивительно напыщенным и абстрактным. По большей части это можно объяснить устоявшимся языком бюрократии, ведь лидеры партии часто ставили длинные составные прилагательные, например, «политико-идеологический» (politisch-ideologisch) или «позднебуржуазный» (spätbürgerlich) перед такими тяжеловесными существительными, как «мировоззрение» (Weltanschauung) или «партийность» (Parteilichkeit). Но цензоры из ЦК и Министерства культуры подходили к языку ответственно и были предельно серьезны, обсуждая слог авторов, которых притесняли. Слова из диалекта ГДР обладали особой важностью, пусть они и звучали нелепо для иностранца, например когда Берлинскую стену называли «стеной защиты от фашизма» (antifaschistischer Schutzwall). Цензоры бывали крайне недовольны, когда обнаруживали, что более молодые авторы неправильно используют то или иное слово.
В 1981 году группа молодых писателей представила сборник стихотворений и эссе, который предполагала напечатать в Академии искусств. ГАП отказалась выдать разрешение, но вместо того, чтобы смириться с этим, авторы отправили протестующее письмо министру культуры. Они объясняли, что составили «Антологию», как они ее называли (очевидно, у книги не было полного названия), по совету члена академии Франца Фюмана, наставника недовольных писателей нового поколения. Книга представляла собой плод усилий тридцати трех авторов, которые хотели, чтобы их услышали, и не принимали отказ властей вступать с ними в диалог. Протесты в какой-то момент дошли до Урсулы Рагвиц, которая в докладе посоветовала Хагеру сохранять молчание. Авторам следует сказать, чтобы они обращались с жалобами в академию, а академии велеть игнорировать их. Однако в то же время партии следует принять меры по устранению проблемы в корне, потому что проблема с «Антологией» свидетельствовала о недовольстве, требующем серьезного внимания.
С помощью тайной полиции в Kultur собрали огромное количество информации о группе, подготовившей «Антологию». Рагвиц подвела итог расследования в рапорте, насчитывающем 35 страниц и включающем биографии авторов, описание их круга общения и анализ стихотворений. |