|
И я помассировала Нарцисса. Как я его помассировала! Я не оставила на его чересчур полном для такого молодого человека теле ни единого живого места. Это было как раз перед самым гонгом на обед, и на пляж выполз чуть ли не весь трудящийся народец, поэтому все слышали мои комментарии относительно его недоразвитых мышц спины, излишней жировой прослойки на животе, неправильного развития костей таза, заросшего солевыми отложениями позвоночника. Моя совесть при этом была чиста — я не выдавала никакой секретной медицинской информации, я говорила чистую правду, все это окружающие могли видеть и сами. Он попытался вырваться, но не смог — я уже говорила, что руки у меня очень сильные. Не драться же ему было со мной на глазах у всего лагеря! И я уж домассировала его до конца, под аккомпанемент одобрительных возгласов благодарных зрителей.
Когда я его наконец отпустила, физиономия у него была багрово-красная — и отнюдь не от массажа. Он не убежал с пляжа, а медленно ушел, стараясь сохранить остатки собственного достоинства, но забыл свои полотенце и рубашку. Я представляю, какой удар нанесла я по самолюбию человека, который, как рассказывали мне мальчишки, вставал в душе перед зеркалом, и, приглаживая свои ухоженные волосы — даже в Ашуко он привез с собой какой-то специальный заграничный шампунь, — говорил, любуясь своим отражением: — Разве похоже, что этот парень два года занимался каратэ? Больше он никогда не просил меня его помассировать. Но такие люди, как Нарцисс, были исключением. Он даже у вечернего костра на Красной площади казался чужим и перестал туда ходить. Ему было скучно. А без вечерних посиделок представить себе дельфинарий невозможно. Поводов для них можно было найти бесконечное множество: чей-то приезд, отвальная, день рождения, День шампанского — такие дни объявлялись просто так, когда не было других праздников, благо Абрау-Дюрсо был рядом, и наконец великий праздник — День рыбака. Но о нем разговор особый. Вообще если сотрудники дельфинария не работали, то они скорее всего где-нибудь кучковались — когда за чаем и кофе, но чаще на столе стояло что-нибудь более крепкое. Трезвенников среди нас не наблюдалось, но и до положения риз обычно тоже никто не напивался. Наутро заспанные поварихи недосчитывались обычно кружек, да и мисок тоже. Первое время после смерти Сергея я предпочитала вечерами общаться с людьми постарше, которых я знала давно, но как-то вечером Ника и Вика зашли за мной к Ванде, с которой я чинно пила чай, и потащили с собой на Красную площадь. На костре на решетке жарилась рыба; за ней следил, присев на корточки, Саша-толстый. Рядом с ним на деревянном ящике, заменявшем стол, были расставлены кружки, и Ляля нарезала хлеб; я поняла, куда делась та таинственным образом пропавшая буханка, о чем целый день сокрушалась Елена Аркадьевна. Все полукругом расселись у костра на всяких чурбачках и дощечках, и вдруг я оказалась одна — подруги мои каким-то образом умудрились занять свободные места так, чтобы к ним можно было подсесть. Впрочем, Вика сама подвинулась поближе к Диме, который соизволил обратить на нее свое благосклонное внимание; с другого бока рядом с ней уселся Вадик и начал громко говорить о чем-то умном, перебивая Диму, а Вика молчала и блаженно улыбалась. Недаром она стала постоянно носить парадно-выходной купальник из ткани, напоминающей бархат, подумала я. К Нике подсел Саша-тощий, буквально поедавший ее глазами. Тут костровой объявил, что рыба готова, и она попросила влюбленного студента за ней поухаживать. Пока он выбирал для нее рыбку поподжаристее, у костра появился Славик; Ника улыбнулась ему, и он тотчас же сел рядом с ней, заняв место Алешкина. Саша остался стоять перед ними как истукан, и Ника милостиво приняла у него рыбку. Но дальше все ее внимание безраздельно принадлежало Славику. Я следила за уловками моих подружек, усмехаясь про себя. |
