Александр Щёголев. Чего-то не хватает
Киностудия имени Горького, съёмочный павильон. Обстановка творческая. Беспорядочно лежат кабели, штативы, стройматериалы, у стены куча мусора, издалека доносятся ругань и смех. В центре павильона — декорация: две стоящие под прямым углом панели, оклеенные обоями в горошек, в пространстве которых установлен платяной шкаф, сервант, тумбочка и кровать. Над кроватью — бра. В одну из панелей, изображающих стену, врезана дверь. В тележке с кинокамерой, громко храпя, спит оператор. Обычный рабочий день. Уютное, красивое, цветное прошлое.
— …Уж и не знаю, каким ветром его к товарищу Суслову, К Михал Андреичу нашему, занесло, но со страху ему так живот припёрло, что прямо из кабинета он поскакал к унитазу, взгромоздился, а в руках ничего, кроме своего же сценария, нету. Первый экземпляр с резолюциями… Это в павильон вошли режиссёр-постановщик и помещик режиссёра. — Угадай, какую страницу наш драматург рискнул попользовать? Ни за что не поверишь. Ни-ка-ку-ю! Гулко хохочут. Режиссёр — высокий осанистый мужчина с роскошной шевелюрой и печатью большого таланта на лице. Породу не спрячешь — перед нами настоящий творец. Возраста неопределённого: с одинаковым успехом дашь и тридцатник, и сороковник. Он по-хозяйски озирает павильон. Замечает спящего оператора и прекращает веселье. — Эт-то что такое?! — Митя вчера в «Метрополе» был, — спешит с объяснениями помощник. — Перебрал там вместе со всеми. Шофёр его на студию привёз, чтоб утром с гарантией был на работе. — Так. А что у нас в «Метрополе»? — Барчук «героя соцтруда» отмечал. — Барчук — дурак и бездарность! Я бы такому и случку свиней не доверил снимать, а ЦК ему, вишь ли, цацки вешает… Входят сценарист и директор киностудии. — В чём там ЦК провинился? — уточняет сценарист как бы невинно, однако достаточно громко, чтобы в коридоре было слышно. Режиссёр мгновенно подбирается: — На провокационные вопросы не отвечаю. Помреж между тем разбудил оператора. Тот мало напоминает человека. Из тележки выползает на четвереньках. Со стоном встаёт на ноги и сообщает бледным голосом: — Пойду, умоюсь… — Какими ветрами, коллеги? — спрашивает режиссёр. — Вот, зашли проведать нашего мученика, — разводит руками директор киностудии. Сценарист светски улыбается: — Сегодня мой лучший эпизод. Очень интересно, как вы его сделаете. — Почему-то когда я мучился с заседанием профгруппы, — говорит режиссёр желчно, — ни у кого не возникло потребности меня проведать. Зато на обнажёнку слетелись, как… — дипломатично замолкает, оставив метафору при себе. — Мне не до шуток, — темнеет директор. — Наверху сильно нервничают по поводу сроков сдачи картины. Зная твою требовательность к себе, я опасаюсь, как бы нам всем не влипнуть. — Ай-ай-ай! — режиссёр притворно ужасается. — Как же я мог забыть, что ты — куратор фильма? Не боись, ЭТУ порнуху я сдам вовремя. — Я полагал, нам с вами доверили не «порнуху», а важнейший заказ партии и правительства, — роняет сценарист. — Тихо, Эдик, не заводись, — говорит директор. — Да что — не заводись, когда всякие тут… Сценарист — маленький, лысоватый, с брюшком. Однако под непритязательной внешностью не скроешь горячее сердце. |
