Якорь четыре с половиной метра в длину, весит он примерно девятьсот килограммов.

Разве можно представить себе корабль, которому потребовался бы такой якорь!

Быть может, существует невидимая цепь от якоря, что лежит на церковном дворе в Нотене. Она поднимается к небу, затем опускается к земле и уходит в море. И тут, на другом конце цепи, мы найдем корабль. Команда и пассажиры — исчезли. Невидимые, они бродят по палубам и смотрят на пустой горизонт.

Они ждут того, кто найдет их. Они ждут звука мотора или хоть чего — нибудь. Может, где — то вдали на них смотрят чьи — то глаза и их найдут?

Они не хотят продолжать больше свое путешествие, они хотят прийти куда — то, хоть на кладбище, они хотят лечь в могилу. Но они привязаны к земле неведомой цепью и могут только смотреть на бескрайнее пустынное море.

Когда пассажирский паром пристал к причалу, Андерс поднял руку, приветствуя Рогера. Они были примерно одних лет, но никогда тесно не общались, хотя всегда здоровались. Впрочем, тут, на острове, было принято приветствовать всех, кто встречался по пути. Кроме, может быть, тех, кто приезжал только на лето.

Андерс сел на сумку и проводил паром взглядом. Паром развернулся и взял курс на южный мыс, обратно в сторону Нотена. Андерс снял куртку. На острове температура была на пару градусов выше, чем в городе, морская вода еще держала летнее тепло.

Для Андерса посещение Думаре всегда было связано с запахом, в котором чувствовалась смесь соленой воды, водорослей, сухого дерева и дизеля из цистерн на причале. Он глубоко задышал через нос. Ничего. Еще бы, два года постоянного курения сделали свое дело. Он достал из кармана пачку «Мальборо», зажег сигарету, продолжая рассматривать паром, который как раз огибал мыс в опасной близости от берега, как могло бы показаться новичку.

Андерс не был здесь с тех самых пор, как исчезла Майя. Он по — прежнему сомневался — не ошибка ли то, что он сюда приехал. Пока он чувствовал меланхолическую радость от возвращения домой, туда, где он знал каждый камень.

Куст шиповника перед причалом выглядел как обычно. Как и все остальное на острове, он был вечным. Тут они играли в прятки, а позже пробовали выпивать. Прятались, чтобы отец не заметил.

Андерс взял свою сумку и пошел по южной дороге. Застройка тут состояла в основном из старых вилл, которые в большинстве своем были обновлены или перестроены. Благосостояние Думаре держалось в основном на лоцманской деятельности. Так было в течение девятнадцатого и в начале двадцатого столетий.

Андерс ни с кем не хотел встречаться, так что он пошел окольной дорожкой мимо маленькой гостиницы, которая была закрыта — не сезон. Дорога сузилась и поделилась на две тропинки. Он поставил сумку и заколебался. Левая вела к дому бабушки, правая — к его дому, который носил название Смекет.

Симон был единственным, с кем Андерс поддерживал контакт последние годы, единственный, кому можно было позвонить, даже если нечего сказать. Бабушка иногда звонила сама, мать реже, но Симон был первым, чей номер он сам набирал, когда хотел услышать человеческий голос.

Симон сгребал листья. Он, казалось, не изменился с той самой зимы, как исчезла Майя. В таком уж он был возрасте. Кроме того, Андерс всегда считал его старым, даже слишком старым. Только если он смотрел на фотографии из своего детства, где Симону было шестьдесят, то мог заметить, что двадцать лет все — таки оставили свой след на лице старика.

Симон увидел его и радостно заспешил навстречу. Он обнял его и похлопал по спине:

— Добро пожаловать домой, дорогой.

Длинные белые волосы — гордость Симона — спустились на лоб Андерса, когда он прижался щекой к плечу Симона и закрыл глаза. Какое сладкое мгновение, когда не надо чувствовать себя взрослым, не надо ни о чем думать и брать на себя ответственность.

Они вошли в дом, и Симон поставил кофе.