—  Здесь мы постигаем простые вещи... например... что нужно ценить каждое мгновение своей жизни, —

 продолжал Лайам. — И жить каждый день так, будто это последний день твоей жизни на этом свете. Нет,

 пожалуй, я выразился слишком сильно. Попробую сказать иначе. Понимаешь, мы должны постоянно сознавать,

 что сегодня мы можем умереть.

 Я удивленно вскинул брови. Лайам размышлял.

 —  Хотя это еще более сильно сказано, да? Я имею в виду вот что: мы должно сознавать, что, возможно, ты и

 я умрем сегодня.

 Проклятье. Я нахожусь в уединенном замке в городе под названием Смертоубийство с человеком, который

 на-стойчиво меня убеждает, что, возможно, сегодня я умру.

 —  Это не значит, что мы сегодня умрем, — добавил он, поднимая палец. — Но... это не исключено.

 Признаюсь честно, от его слов мне легче не стало, но Лайама уже было не остановить. Мы находились на

 пути к экзистенциализму.

 —  Оба утверждения — что, возможно, мы не умрем сегодня и, возможно, что мы сегодня умрем —

 абсолютно верны. Но первое более существенно, ибо в этом случае мы понимаем, что должны ценить каждое

 мгновение своей жизни.

 —  Вообще-то от таких утверждений становится страшновато, — сказал я. И не кривил душой. Не спорю, я

 буду ценить каждое мгновение своей жизни, но, скорее всего, спрятавшись под кроватью.

 —  Да, пожалуй. Но понимаешь, в чем дело, Дэнни, человек очень легко приобретает такую черту, как

 самодовольство. Если человек сознает, что он смертен, как говорит Самтен, он становится более

 восприимчивым и, как ни смешно это звучит, чувствует себя более живым. Ладно, давай пройдем туда...

 Следующие полтора часа съемочная группа программы «Ричард и Джуди» снимала, как я вместе с монахами

 рублю сельдерей, убираю туалеты, блуждаю по саду и, вообще, делаю все, что делают монахи. Я чудесно

 проводил время. Везде, куда бы я ни пришел, обритые наголо монахи принимали меня с распростертыми

 объятиями, и я постепенно проникался любовью к их образу жизни. Это трудно объяснить, но здесь от всего

 исходило... тепло. Было видно, что они по-настоящему счастливы. И безмятежны. Меня научили медитировать,

 накормили шикарным обедом, я познакомился с их учением.

 Наконец режиссер объявил перерыв.

 —  Вы сняли, что хотели? — спросил я.

 —  Да, — подтвердил Джим. — Хотя нам нужно что-то... еще.

 Я энергично кивнул.

 —  Что же?

 —  Сам не знаю... просто... получается как-то все очень... положительно.

 —  Но монахи — положительные люди. Вообще все монахи. А буддийские в особенности. Они славятся

 своей положительностью.

 Что верно, то верно. Редко услышишь о том, что буддийский монах попытался похитить кого-то или

 обмануть пенсионера. В чем бы ни обвиняли буддийских монахов, но в одном им надо отдать должное: они

 совершенно не способны обманывать стариков. Я называю это слабостью.

 —  Да, монахи — симпатичные люди, — согласился Джим. — Просто мне кажется... э... что ты уже увлекся

 буддизмом...

 —  Замечательная религия!

 —  Да, но... понимаешь, если ты уже решил пойти по пути буддизма, тогда, пожалуй, нет смысла снимать

 тебя дальше. Потому что ты уже сделал свой выбор.