— София?

Она обернулась. В тёмном коридоре школы, где она сама много лет назад сыграла свои первые ноты, перед ней стояла её старая учительница фортепиано.

— Привет, Оля.

Оля, то есть, Ольга Васильева, преподавала вместе с Софией в церкви дей Фьорентини и в консерватории. Она была русской, и одевалась всё ещё старомодно: она носила широкие юбки со странным хвостом, которые наверняка доставала из чемодана, пережившего ещё те времена, когда её семья переехала в Италию. Женщины обнялись. Затем Оля отстранилась от неё, всё ещё держа за руки.

— О чём ты думала?

— А что?

— У тебя было такое выражение лица... Твоя обычная улыбка исчезла.

«И на мгновение ты мне показалась такой же старой, как я», — хотелось добавить учительнице, но она знала, что такие слова могут её ранить.

— А-а! — улыбнулась София. — Просто думала о том, что забыла сделать...

— Или о забытых мечтах? — Оля не дала ей времени для ответа. — У тебя был особенный дар, ты была такой невинно-прелестной.

— Невинной?

— Да, и эта невинность делала естественными способности твоих фантастических пальцев,  — она взяла её ладони в свои. — Послушай, я не могу забыть, как мы с тобой разучивали Рахманинова... А тебе было всего шестнадцать. И вот теперь эти пальцы ссохшиеся, уставшие, утерявшие былую гибкость. Но хуже то... — она поискала взглядом её глаза, — что я вижу на твоём лице отпечаток вины.

— Хватит, Оля... Я ничего не сделала.

— Именно в этом твоя вина. Ты ничего не сделала.

София посерьёзнела.

— Я ведь уже сказала тебе, что не буду больше играть. Я дала это обещание ради него, ради его жизни. Я молилась, чтобы он остался жив, и отказалась от всего самого дорого, что у меня было. Отказаться от всего остального было бы слишком сложно... Надеюсь, что однажды он снова будет здоров, и я смогу снова начать играть. Но, к сожалению, пока это не представляется возможным…

Оля восприняла это «пока» как остаток надежды, отблеск света, ночник, который обычно горит всю ночь в детской, чтобы малышам было не страшно просыпаться среди ночи. А затем она улыбнулась. София всё ещё была девчонкой, но именно из-за её способностей — и из-за её любви к жизни — кто-то должен был разбудить её.

— Ты виновата, София, но не в своём отказе от музыке, а в своём отказе от жизни.

Они молча замерли в этом коридоре, где София начала учиться в шесть лет и завоевала множество титулов. Она была единственной среди всех учеников консерватории, способной сыграть двенадцать этюдов высшего исполнительского мастерства Листа по памяти к десятому классу. Оля была первой её учительницей фортепиано и никогда не уставала восторгаться, когда ещё ученица клала руки на клавиши. София была юным дарованием Италии, пианисткой, которая потрясёт весь мир; об этом говорили все в музыкальной среде. А теперь она снова оказалась здесь в качестве простой учительницы.

Тогда её учительница нежно посмотрела на неё.

— Знаешь, браки и красивые истории зачастую заканчиваются, но это не значит, что они совсем не имели значения в наших жизнях. Почти всегда мы силимся понять, кто же был виноват, когда, возможно, вины нет ни на ком из двоих. Как это случилось и с тобой, София.

Девушка опустила взгляд, чтобы немного успокоиться, как делают пианисты, чтобы сконцентрироваться, и ждут тишины публики, прежде тем опустить ладони на клавиши инструмента. Но в данном случае она не собиралась ничего играть. Она просто улыбнулась учительнице, слабо и апатично, но в своей убедительной манере.

— Я не могу.

А затем исполненным нежности взглядом она стала искать прощения своей учительницы. Но не встретила его.