– Видишь ли, таких мужчин вы должны опасаться.
– Да, но этого мы вовсе не испугались.
– Вы узнали, куда он идет?
– Да, мы узнали. Он пошел в тот же дом, где живет Эйвор, и когда поднялся на второй этаж, достал ключ из кармана, открыл дверь и вошел внутрь.
– А вы пошли домой?
– Нет. Мы прокрались наверх и посмотрели на дверь. Там ведь было написано, как его зовут.
– Ага. И что же там было написано?
– По‑моему, Эриксон. Мы еще подслушали у щели для писем на двери. Мы услышали, как он там ходит и все время что‑то бормочет.
– Ты рассказала об этом маме?
– Зачем, ведь ничего не случилось, хотя это и было чуточку странно.
– Но о том, что произошло вчера, ты все же рассказала маме, ведь так?
– Да, я рассказала про коровок.
– И это снова был тот же самый мужчина?
– Да.
– Точно?
– Ну, мне так кажется.
– Как по‑твоему, сколько лет этому мужчине?
– Ну, лет двадцать, не меньше.
– А сколько, по‑твоему, мне лет?
– Ну, наверное, лет сорок. Или пятьдесят.
– Как ты думаешь, этот мужчина старше меня или младше?
– Ой, намного старше. Намного‑намного. А сколько тебе лет?
– Двадцать восемь. Так, а теперь, пожалуйста, расскажи мне, что произошло вчера.
– Ну, мы с Эйвор играли возле дома в классики, а он подошел к нам и сказал: «Девочки, пойдемте со мной наверх, я покажу вам, как я дою своих коровок».
– Ага. И что он сделал потом?
– Разве у него в квартире могут быть коровы? Настоящие?
– Ну, и что же ты сказала? И Эйвор?
– Ну, мы ничего не сказали, но Эйвор потом говорила мне, что ей было неприятно, потому что у нее развязалась ленточка в волосах, и что она не смогла бы никуда ни с кем пойти.
– И тогда этот мужчина ушел?
– Нет, он сказал, что должен будет подоить коровку здесь. А потом…
Звонкий детский голосок замолчал посреди фразы, словно кто‑то оборвал его, потому что Колльберг протянул руку и выключил магнитофон. Мартин Бек смотрел на него и суставами пальцев тер основание носа.
– Самое смешное то, что… – начал Рённ.
– Черт возьми, что ты болтаешь! – заорал на него Колльберг.
– Ну, так он ведь теперь признается в этом. Раньше он все отрицал, а девочки чем дальше, тем менее были уверены, что это он, так это ничем и не кончилось. Но теперь он во всем признается. Говорит, что был пьян и в первый раз, и во второй, иначе якобы никогда бы этого не сделал.
– Ага, так значит, он теперь признается, – сказал Колльберг.
– Да.
Мартин Бек вопросительно посмотрел на Колльберга. Потом повернулся к Рённу и сказал:
– Ты ночью не спал, да?
– Не спал.
– Думаю, тебе нужно сейчас пойти домой и поспать.
– А этого субъекта мы выпустим?
– Нет, – заявил Колльберг. – Этого субъекта мы не выпустим.
X
Оказалось, что его фамилия действительно была Эриксон, он был складским рабочим, и тот, кто видел его, не обязательно должен был разбираться в пьяницах, чтобы сразу понять, что это хронический алкоголик. Ему было шестьдесят лет, почти совершенно лысый, долговязый, одна кожа да кости. Его всего трясло.
Колльберг и Мартин Бек допрашивали его два часа, которые были для всех одинаково невыносимыми.
Мужчина снова и снова признавался во всех отвратительных подробностях. Иногда он начинал плакать и клялся, что в пятницу вечером прямо из ресторана пошел домой, говорил, что больше ничего не помнит. |