Однажды я разговаривал со старым стрелком, который еще мальчиком работал на ферме в Айове. Как-то к ним на двор въехал человек с винтовкой и револьвером, в одежде из оленьих шкур и широкополой шляпе, на великолепном черном скакуне. Он хотел только одного — напоить коня. Но мальчик уговорил его остаться поужинать и переночевать и весь вечер слушал его рассказы об индейцах и бизонах, но в основном — о необъятной земле, далеких горах и равнинах, поросших колышущейся на ветру высокой травой.

Фуэнтес кивнул.

— Со мною было точно так же. Когда мой отец возвращался с гор, он рассказывал нам о медведях или львах, которых видел. Он мог приехать пыльным и усталым, с руками, задубевшими от лассо и клеймения и ежедневной двадцатичасовой работы, но от него пахло лошадьми и дымом костра. А однажды он не вернулся.

— Ты и я, — однажды мы тоже не вернемся.

— Его убили апачи. Когда закончились патроны, он стал драться ножом. Несколько лет спустя я жил среди индейцев, и они рассказали мне о нем. Они пели о нем песни и о том, как он погиб. Так они выражают свое восхищение перед отважным человеком.

— Мы заговорили о слишком серьезном, Фуэнтес. Я собираюсь принять участие в торгах.

— Я тоже, но будь осторожен и не заходи слишком далеко. У меня нехорошее предчувствие насчет сегодняшнего вечера.

С улицы подтягивались люди и рассаживались на скамейках и стульях так, чтобы видеть небольшое возвышение, где выставлялись на аукцион коробки. Мы их тоже видели со своего места — аккуратно сложенные, украшенные бумажными бантами, заботливо перевязанные цветными ленточками. Можно было поспорить, что большинство коробок предназначалось кому-то персонально.

Мне хотелось заполучить коробку Энн Тимберли, но этого не хотелось ей, и, скорее всего, она не стала бы даже разговаривать со мной, если бы я завладел ее угощением. Однако существуют и другие способы добиться желаемого, а у меня имелись на этот счет собственные соображения.

Хина Бенн… вот девушка! Но если я стану торговаться из-за ее коробки, то могу сцепиться с Куртом Флойдом, а поскольку сегодня вечером всем нашим ребятам с ранчо грозили неприятности, то личные ссоры стоило отложить. В любом случае я знал, что собираюсь предпринять.

Аукцион начался. И сразу же атмосфера оживилась. Первой ушла коробка, принадлежащая полной, лет сорока женщине с ранчо; она досталась пожилому мужчине, бывшему ковбою, у которого ноги походили на круглые скобки, а худые плечи слегка сутулились, однако это не мешало ему подмигивать женщинам. Он отдал за коробку доллар и пятьдесят центов. Через минуту вторую коробку купили за два доллара и третью — за семьдесят пять центов.

Довольно часто другие мужчины не принимали участие в торгах, чтобы тот, кому предназначалась коробка, мог купить ее за цену, соответствующую его возможностям. Но иногда они нарочно поднимали цену, чтобы подразнить предполагаемого кавалера или того, над кем потом будут подшучивать.

Аукционист знал всех участников торгов и обычно ему было известно, чьи коробки они хотели купить, хотя порой оживленный торг возникал из-за желания публики повеселиться.

Развлекаясь, я наблюдал за происходящим, пока не выставили коробку, которая, как я считал, принадлежала Энн Тимберли. После комментариев аукциониста я окончательно убедился, что моя догадка верна, и, когда он предложил назвать цену, я дал двадцать пять центов.

Энн застыла, словно ее ударили.