Старуха Дюклу, которая была теперь
назначена сторожихой у шлагбаума на переезде, хотела выйти замуж за Мизара и
поэтому усиленно за ним ухаживала; она была очень обеспокоена постоянной его
бессонницей.
Раз ночью Жак, который понемножку уже ходил по комнате, встал и подошел
к окну. Он увидел, что в доме у Мизара кто-то ходит с фонарем. Очевидно,
Мизар продолжал заниматься своими поисками. В следующую ночь машинист снова
выглянул в окно и, к удивлению своему, узнал Кабюша в темной фигуре,
стоявшей на дорожке под окном соседней комнаты, где спала Северина. Жак сам
не мог отдать себе отчета, почему это его не рассердило, а, напротив,
вызвало в нем необъяснимую грусть и жалость к каменотесу: этому большому
дурню, стоявшему под окном, как верная собака, которую не пускают в
хозяйские комнаты, положительно не везет. В самом деле, Северииу нельзя было
назвать красивой, но в ее тонкой фигуре, черных, как смоль, волосах и
бледно-голубых, точно барвинки, глазах были скрыты, по-видимому,
могущественные чары, если даже такой дикарь, как этот неотесанный богатырь,
мог увлечься ею до того, что проводил ночи у ее дверей, словно робкий
мальчишка. Жак припоминал теперь разные факты, припомнил, с каким усердием
каменотес помогал Северине, с какой рабской преданностью глядел на нее. Да,
без сомнения, Кабюш любил и страстно желал ее. На следующий день, наблюдая
за Кабюшем, Жак подметил, как он потихоньку поднял шпильку, выпавшую из
волос Северины, и крепко зажал ее в кулаке. Жак вспомнил при этом свои
собственные страдания, все муки страсти, все то смутное и ужасное, что
возвращалось теперь к нему вместе со здоровьем.
Прошло еще два дня. Неделя, протекшая со времени катастрофы, подходила
к концу, и, как предсказывал врач, раненые могли уже приступить к своим
служебным обязанностям. Однажды утром машинист, сидя у окна, увидел, как
промчался мимо на совершенно новеньком паровозе его кочегар Пекэ и сделал
приветственный жест, как бы приглашая Жака. Но Жак не торопился, его
удерживала пробудившаяся с новой силой страсть, тревожное ожидание чего-то,
что непременно должно случиться. В тот же самый день он снова услышал в
нижнем этаже свежий, молодой смех, который наполнил весь мрачный дом
радостным оживлением, напоминавшим веселый шум и гам в пансионе для молодых
девиц во время перемены. Он узнал голоса сестер Довернь, но не сказал ничего
Северине, она вообще целый день пробыла внизу и заглянула к Жаку только на
несколько минут. Вечером в доме опять водворилось мертвое молчание. Северина
была бледнее обыкновенного и казалась необычайно серьезной. Жак внимательно
взглянул на нее и спросил:
- Итак, он уехал? Сестры увезли его?
Она отрывисто ответила:
- Да.
- И наконец мы теперь одни, совсем одни?
- Да, совсем одни... Завтра нам надо будет расстаться. |