— Я не хочу, чтобы Кейт выглядел виноватым, — сознается Люси.

— Пока что он таковым и выглядит, — говорит Джулиан. Он кладет на стол неприкуренную сигарету. — А мне-то от этого какой прок?

— Вы узнаете имя убитой, а может, и убийцы.

Он должен снять трубку и позвонить Уолту Хэннену сию же минуту. Он поднимает глаза и видит белого мотылька, который нашел в стекле трещину: мотылек удрал от ночной прохлады, крылья его трепещут.

— Вряд ли меня это заинтересует, — говорит Джулиан.

Люси, стоя у двери, чувствует, как его к ней тянет. Если бы в кухне был свет, она увидела бы, что шрам на его лбу потемнел.

— Теперь вы отправите меня домой, — говорит Люси от двери.

— Езжайте домой, — говорит Джулиан, и он в самом деле думает, что ей лучше уехать.

Но посредине ночи они оба не говорят правды, до нее десятки световых лет. Джулиан ни за что не шагнул бы навстречу первым. Он знает, что днем она сбежала бы, и кто бы ее упрекнул? Ему не нужно зеркало, чтобы знать, какой он. В детстве он пугался не призраков и не пауков, а собственного лица. Но его желание притягивает ее, и Люси делает шаг от двери, а как только она его делает, назад больше хода нет. Джулиан протягивает к ней руку, она оказывается у него на коленях, и он знает, что ни за что теперь не остановится.

Люси чувствует его руки под блузкой. Слышит, как стучит его сердце. Воздух в кухне невыносимо горячий, горячей, чем его губы, когда он целует ее шею. В таком воздухе можно раствориться. Он берет в ладони ее лицо и целует ее в губы, пожелав, чтобы она закрыла глаза, и она закрывает глаза. Это и называют майским безумием — когда делаешь то, чего не собирался и даже не знал, что на такое способен. Оно находит на тебя внезапно, и от него нет спасения. Люси чувствует его плечи, спину, его ребра, под которыми прячется сердце. Она сползает к его ногам, юбка у нее задирается. Тут он отрывается от нее, перестает целовать, резко, так что Люси едва не задыхается. Он хочет, чтобы она открыла глаза, дает ей еще один шанс взглянуть на него и бежать.

Но именно в это мгновение Люси принимает решение плюнуть на свет дневной и совершенства, на здравый смысл и бесхитростные мысли. Она тянется губами к его уху и шепчет, что хочет быть с ним, и он ведет ее в свою постель, застеленную голубыми неглажеными простынями. Он стаскивает с нее юбку и то, что под ней, и это у него не получается быстро; он увлекает ее за собой на постель, впечатываясь в ее кожу. Он стонет, будто от боли, и пальцы их рук сплетаются.

Люси целует его в губы, уверенная в том, что ее околдовали. Она потеряла голову, потеряла на эту ночь, так что оказалась в его постели, а он прижимает ее к себе так, что уж невозможно понять, жарко ли от майской жары, или это от них исходит такой жар, что невозможно дышать. К утру, когда начинают гаснуть звезды, простыни влажны, а жар заполняет всю комнату. В жизни бы Джулиан не поверил, что способен уснуть в постели, когда рядом кто-то лежит. Но и этому он удивляется меньше, чем тому, что просыпается в одиночестве. Логично было бы, если бы его разбудил лай собак и торопливые шаги женщины, которая бежит по дорожке к машине в свете занимающегося утра.

До сих пор Лилиан Джайлз ни разу не рассердилась на ребенка. Она всегда жалела родителей — работа у них тяжелая и очень многим испортила жизнь. Возможно, и мисс Джайлз тоже бы сердилась, если бы у нее были свои дети, и кричала бы на них, может, часто, может, не очень; била бы ореховой палкой сына за то, что снова прогулял школу, или оставляла без ужина нахальную дочь за то, что нагрубила матери. Но своих детей нет, и терпения у нее не меньше, чем у паука, который много лет живет на чердаке. Лилиан считает, что так она стала относиться к детям из-за Джулиана. Если спасешь ребенка от смерти, то потом ничему уже не огорчаешься.