— Что с твоими волосами?

Люси подправляет челку.

— А что, ужасно? — спрашивает она.

— Необычно. — Он улыбается.

— Отлично. Спасибо. Тебе никогда не нравилось, когда я меняла прическу.

— Это неправда, — говорит Эван. — Честно.

Мелисса уже довольно давно стоит в дверях. На плече у нее большая сумка с ее вещами, которые она в спешке собирала в спальне.

— Не нужно из-за меня уезжать, — говорит ей Люси, не совсем, правда, уверенная, что искренне.

Мелисса вопросительно смотрит на Эвана. Он никогда не умел выходить из неловких ситуаций, теперь Люси понимает, что он слишком честен, чтобы притворяться веселым, когда совсем невесело.

— Нет. Я пойду. — Мелисса минуту медлит, ожидая, что ее остановят. — Как Кейт? — спрашивает она, видя, что никто этого делать не собирается.

— Прекрасно, — говорит Люси. — Ему просто нужно было войти в нормальную школьную среду.

Это вранье, причем жестокое, и они все это знают.

— Простите, — говорит Люси. — Я очень устала. Мне нужно прилечь.

Последние слова обращены к Эвану.

— Здесь? — говорит Мелисса.

Люси собирается полежать лишь несколько минут, но, едва вытянувшись на диване, который она в День труда купила в «Блумингдейлс» на распродаже, тут же проваливается в сон. Когда она просыпается, в гостиной темно, и Люси испуганно вскакивает, не соображая, где она. Даже включив свет, она не сразу узнает комнату. Тут много новых вещей: столовое серебро, дорогой фарфор, литографии на стенах и толстые шерстяные ковры, которым, судя по виду, лет сто. Она выходит из дома, и хотя вечер только начинается, к Салвуки ехать уже слишком поздно. Поэтому Люси просто идет по улице, мимо газонов, скрытых густой тьмой, как будто уже полночь. Когда после смерти родителей Люси впервые попала в Грейт-Нек, здешняя зелень ее околдовала; казалось, тут можно уснуть и долго-долго не просыпаться под голоса пересмешников и плачущих горлиц. Сейчас с ней опять происходит то же самое, и стоит большого труда дойти до середины квартала. Когда-то она часто здесь гуляла с коляской, а теперь смотрит на чужого мальчишку, ровесника ее сына — возможно, это кто-то из его приятелей, издалека не разобрать, — как тот ведет баскетбольный мяч, направляясь к соседскому дому, рядом с ним скачет спаниель, пытаясь напасть на мяч всякий раз, когда он касается дороги. На ногах у мальчишки кроссовки «Найк» за сто двадцать долларов — Кейт долго клянчил такие, но она бы их не купила, даже если бы они могли себе это позволить. Кроссовки белые, чистые и, наверное, не растрескаются, даже когда нога у мальчишки вырастет и он получит новую пару.

Когда Люси возвращается к дому, Эван ее уже ждет. Он принес пиццу, и они дружно уплетают ее в полной тишине. Они привыкли есть молча; почти весь последний год их совместной жизни они старались избегать разговоров.

— Ты уверена, что с тобой все в порядке? — спрашивает Эван, когда в четверть девятого Люси снова собирается идти спать.

— Последствия ночного перелета, — говорит Люси, и снова неправду.

Она вспоминает лицо Кейта, когда увидела его в окошке дома мисс Джайлз. В слабом свете раннего утра волосы казались светлее, он сильно похудел, одни косточки торчат. Он был как чужой, этот мальчик, найденный в лесу, весь в царапинах от ежевичных кустов, но в чистой одежде, но в безопасности в доме, где овсянку посыпают коричным сахаром.

Потом Люси забывает про Кейта и про осторожность, и перед ней встает Джулиан Кэш, Люси гонит его прочь, но это не лечится, разве что только сном. Люси спит наверху, в гостевой спальне, на желтых простынях, которых она не помнит.