|
Стелла, подобрав юбки, стала впервые в жизни взбираться по грязной лестнице. Хриплые голоса, брань и грубый хохот за запертой дверью первого этажа заставили ее поспешить взобраться на лестницу, ведущую вверх. Здесь было лучше, по крайней мере тихо. Стоя на площадке, она постучала. Нежный голос ответил по французски «entrez», но затем тотчас повторил по английски: «Войдите». Стелла отворила дверь. Бедно меблированная комната была чрезвычайно чиста. Над постелью на стене висел маленький образок Божией Матери, украшенный венком из поблекших искусственных цветов. У круглого столика сидели две женщины в черных платьях из грубой материи и работали над каким то вышиванием. Старшая из них встала, когда посетительница вошла в комнату. Тонкие, пропорциональные черты ее изнуренного и усталого лица все еще носили отпечаток прежней красоты. Ее темные глаза остановились на Стелле с выражением жалобной просьбы. – Вы пришли за работой, сударыня? – спросила она по английски с иностранным акцентом. – Извините меня, прошу вас, я еще не кончила ее. Вторая женщина вдруг подняла глаза от работы. Она также поблекла и была худа, но глаза ее блестели и движения сохранили девичью гибкость. С первого взгляда можно было догадаться по ее сходству со старшей женщиной о их родстве. – Это я виновата! – воскликнула она страстно по французски. – Я устала, была голодна и проспала дольше, чем следовало. Матушке не хотелось будить меня и заставлять приниматься за работу. Я презренная эгоистка, а матушка – святая! Она подавила слезы, выступившие у нее на глазах, и гордо, поспешно принялась за работу. Как только представилась возможность говорить, Стелла, стараясь успокоить женщин, произнесла: – Я совсем ничего не знаю о работе, – сказала она по французски, чтобы быть лучше понятой. – Откровенно говоря, я пришла сюда, чтобы немного помочь вам, мадам Марильяк, если вы позволите. – Принесли милостыню? – спросила дочь, снова мрачно подняв глаза от иголки. – Нет, участие, – мягко отвечала Стелла. Девушка снова принялась за работу. – Извините меня, – сказала она, – и я со временем научусь покоряться судьбе. Тихая страдалица мать подала Стелле стул. – У вас прекрасное, доброе лицо, мисс, – сказала она, – и я уверена, что вы извините мою бедняжку дочь. Я еще помню то время, когда и сама была так же вспыльчива, как она. Позвольте спросить, от кого вы узнали о нас? – Извините меня, но я не могу ответить вам на этот вопрос, – сказала Стелла. Мать ничего не ответила, дочь же спросила резко: – Почему? Стелла обратилась с ответом к матери. – Я пришла к вам от одного господина, который желает помочь вам, но не желает, чтобы называли его имя. Поблекшее лицо вдовы вдруг просияло. – Неужели брат мой, услышав о смерти генерала, простил мне, наконец, мое замужество? – воскликнула она. – Нет! Нет! – прервала ее Стелла. – Я не стану вводить вас в заблуждение. Лицо, представителем которого я являюсь, не родственник вам. Несмотря на это заявление, бедная женщина никак не хотела расставаться с надеждой, пробудившейся в ней. – Может быть, имя, под которым вы знаете меня, заставляет вас сомневаться, – поспешно прибавила она. – Мой покойный муж принял нашу теперешнюю фамилию, переселившись сюда. Может быть, если я скажу вам… Дочь остановила ее. – Матушка, предоставьте это мне. Вдова покорно вздохнула и принялась за работу. – Достаточно будет и нашей теперешней фамилии Марильяк, – сказала девушка, обращаясь к Стелле, – пока мы не познакомимся поближе. Вы, конечно, хорошо знаете лицо, представительницей которого служите? – Конечно, иначе меня не было бы здесь. |
