|
– В таком случае вам известны все семейные обстоятельства этого лица и вы, конечно, можете сказать, французы его родственники или нет? – Я могу ответить определенно, что они англичане, – отвечала Стелла. – Я пришла к вам от имени друга, который сочувствует мадам Марильяк, – и только. – Видите, матушка, что вы ошиблись. Перенесите это испытание так же твердо, как переносили другие. Сказав это весьма нежно, она снова обратилась к Стелле, не стараясь скрывать перехода к холодности и недоверию. – Одна из нас должна говорить прямо, – сказала она. – Наши немногие знакомые почти так же бедны, как мы, притом они все французы. Я вам говорю, что у нас нет друзей англичан. Каким образом этот анонимный благодетель узнал о нашей бедности? Вы нас не знаете, следовательно, не вы могли указать на нее. Стелла только теперь поняла, в какое неловкое положение она попала. Она смело встретила возникшие затруднения: ее поддерживало убеждение, что она служит делу, приятному Ромейну. – Вы, вероятно, руководствовались лучшими побуждениями, советуя вашей матушке не говорить своего имени, – продолжала она, – будьте настолько справедливы, чтобы предположить, что и у вашего «анонимного благодетеля» есть причины не открывать свой фамилии. Этот удачный ответ побудил мадам Марильяк принять сторону Стеллы. – Милая Бланш, ты говоришь слишком резким тоном с этой доброй барышней, – сказала она дочери. – Стоит взглянуть на нее, чтобы увидеть ее добрые намерения. Бланш с угрюмой покорностью снова взялась за иглу. – Если мы должны принять милостыню, то я по крайней мере желала бы знать руку, подающую ее, – отвечала она. – Больше я ничего не скажу. – Когда тебе будет столько же лет, сколько мне, – сказала мадам Марильяк, – ты не будешь рассуждать так резко, как теперь. Мне многому пришлось научиться, – продолжала она, обращаясь к Стелле, – и я думаю, это послужило мне на пользу. Я не была счастлива в жизни… – Вы были мученицей всю свою жизнь! – сказала девушка, не будучи в силах сдержать себя. – Отец! Отец! Она отбросила от себя работу и закрыла лицо руками. Слабая мать впервые заговорила строго: – Пощади память отца! – сказала она. Бланш вздрогнула, но промолчала. – У меня нет ложной гордости, – продолжала мадам Марильяк. – Я признаюсь, что мы в нищете, и без дальнейших вопросов благодарю вас, дорогая мисс, за ваши добрые намерения. Мы перебиваемся кое как. Пока глаза мои служат мне, работа дает нам средства к жизни. Моя старшая дочь зарабатывает кое что уроками музыки и вносит свою долю в наше бедное хозяйство. Я не отказываюсь наотрез от вашей помощи, но говорю только: мы еще попытаемся пробиться сами. Едва она проговорила это, как слова, долетевшие из соседней комнаты, прервали ее и повели к последствиям, которых присутствовавшие не предвидели, из за легкой перегородки, разделявшей комнату, вдруг раздался пронзительный голос, похожий на визг. – Хлеба! – кричал кто то по французски. – Я голоден. Хлеба! Хлеба! Дочь вскочила. – Вот, он выдал нас! – воскликнула она с негодованием. Мать молча встала и отворила шкаф, стоявший как раз напротив Стеллы. Она увидела две три пары ложек в вилок, несколько чашек, блюдечек и тарелок и сложенную скатерть. Кроме этого, на полках не было ничего, не было даже черствой корки хлеба, которую искала бедная женщина. – Пойди, душа моя, успокой брата, – сказала она, запирая шкаф с таким же терпением, как всегда. Когда Бланш вышла из комнаты, Стелла вынула портмоне. – Ради Бога, возьмите что нибудь! – вскричала она. – Я предлагаю вам с полным уважением, я предлагаю вам взять взаймы. |
