Медик вошел в комнату; человек запер за ним дверь и оставил его одного.

Через несколько минут он услышал стук повозки. Стук замолк. Дверь на улицу отворилась, послышался тихий разговор, сопровождаемый шелестом шагов по лестнице, как будто бы несколько человек несли вверх какое-нибудь тяжелое тело. Скрип лестницы чрез несколько минут возвестил, что они уже отнесли свою ношу, и оставили дом. Дверь снова затворилась, и наступило прежнее молчание.

Прошло еще пять минут, и медик уже готов был идти искать кого-нибудь, чтобы узнать, чем все это кончится, — когда дверь в комнату отворилась, и его вчерашняя посетительница, одетая как и прежде, с покрывалом, спущенным на лицо, сделала ему знак следовать за ней. Ея необыкновенно высокий рост и всегдашнее молчание, наполнили молодого человека сомнением, не был ли то переодетый мужчина. Но прерывистыя рыдания, слышавшияся из под покрывала, и судорожное движение грусти и отчаяния, показали всю нелепость его предположения, и он немедля последовал за нею.

Женщина повела его вверх по лестнице, и остановилась у двери, чтобы пропустить вперед. В комнате, в которую вошел он, стоял старый сундук, несколько стульев и кровать без занавесок, покрытая ветхим, изорванным одеялом. Слабый свет проникал сквозь занавеску, и, делая все предметы неявственными, сообщал им какой-то странный цвет, так, что сначала медик не мог различить предмета, на котором остановились глаза его, когда женщина, как бы в безумии, бросилась вперед, и упала на колена перед постелью.

На кровати, закутанный в одеяло и полотно, лежал человек бездыханный и недвижный. Лицо его было открыто, но перевязка скрывала часть головы и подбородок. Глаза были закрыты. Левая рука отвисла к полу, и женщина судорожно сжимала ее.

Медик тихо оттолкнул незнакомку, и взял руку.

— Боже мой! — вскричал он, невольно опуская ее:- Он умер!

Женщина бросилась к ногам его и всплеснула руками:

— О, не говорите так, — вскричала она с отчаянием, — не говорите, я не перенесу, я не могу перенести этого! Иногда людям возвращали жизнь, тогда как уже все отчаявались в ней. Не обманывайте меня; испытайте все средства спасти его. Быть может, в эту минуту он может еще жить. Употребите все усилия — ради Бога! — И она судорожно целовала лоб и грудь безчувственнаго, и потом дико сжимала холодныя руки, которыя, когда она оставила их, тяжело упали на одеяло.

— Нет никаких средств помочь ему, добрал, женщина, — кротко сказал медик, отнявши свою руку от груди. — Постойте, поднимите занавеску.

— Зачем? — спросила вздрагивая женщина.

— Подымите занавеску, — повторил медик прерывистым голосом.

— Я нарочно сделала, чтобы здесь было темно, — сказала она, бросаясь, чтобы предупредить его. — О, сударь, сжальтесь надо мною! Ежели это не поможет, ежели он точно мертв, не выставляйте, не выставляйте его лица перед другими глазами, кроме моих1

— Этот человек умер не натуральною, а насильственною смертью, — сказал медик. — Я должен видеть тело! — И он, быстро, прежде нежели женщина могла ему воспрепятствовать, отдернул занавеску. Комната вдруг осветилась.

— Здесь было насилие, — сказал он, показывая на тело, и пристально смотря на лицо, с котораго спало черное покрывало.

В порыве отчаяния, незнакомка за минуту отбросила покрывало, и стояла, устремя на него глаза. Черты лица ея показывали женщину лет пятидесяти, которая когда-то была прекрасна. Горести и слезы оставили глубокие следы, которые время не могло бы произвести без них. Лицо было покрыто смертною бледностью и какое-то судорожное движение губ и необыкновенный огонь, пылавший в ея глазах, показывали, что душевныя и телесныя ея силы изнемогали под бременем нищеты.