Она «проснулась» только на следующий день от ощущения удушья. Вокруг было темно. Где она? Кто загнал ее сюда? Высвободив с большим трудом руку, она попыталась сориентироваться на ощупь. Под ладонью она ощутила что-то холодное и мягкое, потом что-то твердое и холодное, потом опять мягкое, твердое, снова мягкое, холодное, мягкое… Со стоном Сара выбралась, наконец, из груды тел, под которыми лежала. Все искалеченные женщины из загона, абсолютно все, были мертвы. Сквозь грязь виднелись синие, позеленевшие, серые или желтые трупы. На их лицах застыла гримаса боли, из открытых ртов вытекала густая пена, руки и ноги были скрючены, туловища согнуты неведомой мукой в дугу. Они умерли! Но как, почему и когда? И зачем здесь она, судя по всему, единственная из всех оставшаяся в живых? Совершенно голая, она кружила в надежде выбраться отсюда, наступая то на чью-то голову, то на живот, то на плечо, увязая в зловонной коричневой жиже, спотыкаясь, падая, вставая и снова падая… Потом был смех, хлопанье в ладоши, веселые звуки губной гармошки и внезапно острый запах бензина… О, эти сны!.. Ей показалось, что она проснулась, однако сон продолжался. Скорее всего, голод навевает такие страшные видения… Подумав так, она остановилась — разве можно убежать от снов?! — и, стоя с опущенными руками и закрытыми глазами, стала ждать пробуждения.

Внезапно нахлынувшее тепло заставило ее открыть глаза. Она увидела синие языки пламени, со смачным потрескиванием лизавшие трупы. Исходивший от костра запах напомнил ей сказочный ужин, данный однажды королем Марокко в честь ее отца после одного из его концертов: десятки бараньих туш жарились над раскаленными углями, мерцавшими в ночной темноте. Рот Сары наполнился слюной. И в тот же миг жгучее чувство стыда вывело ее из оцепенения. Мысленно она поклялась мстить и за обильную слюну во рту, и за то, что на какую-то долю секунды эти тела показались ей съедобными, и за стыд, который почувствовала, ухватившись за приклад ружья, со смехом протянутого ей эсэсовцем, и за выворачивающий нутро страх. Мстить за все до тех пор, пока не придет забвение и не сотрет из памяти эти картины и это постыдное неутоленное чувство голода!

По приказу одной из капо четверо заключенных подняли Сару за руки и за ноги и отнесли в относительно чистый барак, где за красной занавеской стояло четыре или пять коек. В дальнем углу находилась наполненная водой ванна, куда женщины без особой осторожности бросили свою ношу. Сара взвизгнула — вода была ледяная. Она попыталась подняться, но одна из заключенных сказала ей по-французски:

— Лежи спокойно. Нам приказано тебя вымыть. Чем скорее мы покончим с мытьем, тем лучше для тебя…

— Меня вымыть?

— Да, чтобы ты понравилась Большой Берте.

— Кто такая Большая Берта?

— Лагерный врач. Это не настоящее ее имя, а прозвище, которое мы ей дали. Она любит женщин. Если женщина ей понравится, она приказывает прежде всего ее вымыть, а уж потом…

— Замолчи! — строго прервала ее другая заключенная, по всей видимости, очень красивая в прошлом.

— У нас говорят: за ученого двух неученых дают, вот я и учу…

Переговариваясь таким образом, они мыли ей тело и голову отвратительно пахнущим розовым мылом. Хотя вода была холодной, Сара получила удовольствие от мытья.

— Ты, должно быть, очень ей понравилась, раз уж она приказала вымыть тебя туалетным мылом. Малышке югославке на прошлой неделе повезло куда меньше — ее мыли простым мылом из жира, вытопленного из евреев.

— Замолчи, это не доказано!..

— Какие еще тебе нужны доказательства? Нет на свете ничего, даже самого чудовищного, на что они не были бы способны! Разве ты не видишь каждый день, что они вытворяют? Да и ты сама, хоть и изображаешь из себя проповедницу моральных устоев, тем не менее, не брезгуешь выполнять определенные поручения за дополнительную миску похлебки да за кусок сосиски от случая к случаю!

— Знаю, знаю! Замолчи, прошу тебя!

По лицу несчастной женщины, ополаскивавшей волосы Сары, текли слезы.