...сарай, земляной пол, коптилки на кирпичах. Всклокоченные женщины готовят еду, дети хищно следят за варкой - звереныши, голодные птенцы. Но заглянет чужой - и ему место, плошка горячего варева, слово доброе, а то и улыбка... Люди еще держатся, еще - люди...

...в проеме разбитой стены - трое. Прослеживают улицу... Увидели: подросток с винтовкой. Хромает к проему. Прыжок в обхват того, с оружием. “Отдай винтовку!” - “Нет!” Удар ногой в живот и сзади в спину, жертва рушится, выхватили винтовку, канули в тишину... Нет, не все уже люди...

Люди - воюют. Без штаба, без связи с “арийской” стороной, без постоянных баз. Уцелевшие боевые группы, разрозненные, скитающиеся, действовали каждая на свой страх и риск.

Страх - ничтожен, риск - безмерен, риск смертника: умереть без толка.

11 мая в боях на Гусиной улице погибли пятьдесят три повстанца из групп Шимона Кауфмана и Арона Хаима Каплана, на следующий день - сто тридцать три. То были трудные для немцев дни: нехватало отравляющих газов, приходилось опасно перестреливаться с евреями.

13 мая Струп доносил: “При ликвидации бункера... одна из женщин - как уже часто бывало - молниеносным движением выхватила из-за пазухи гранату и метнула в солдат, тут же спрятавшись в укрытия”. Это Сара Розенблюм, она погибла вместе с остальными, когда немцы, безуспешно потеряв часть солдат, взорвали бункер.

Описывая другой бой, за бункер пекарей на Валовой 6, генерал досадовал: “От схваченных евреев получить сведения о положении известных им бункеров невозможно”. Наверно, Струпу доложили о Билауэре: на вопрос “Где евреи?” тот ответил офицеру СС оплеухой и словами: “Вот тебе еврей, убийца!”. Билауэра тут же прикончили.

На исходе тринадцатого мая, около полуночи, выпала нам последняя радость: два часа советская авиация бомбила Варшаву. Евреи под грохот бомб пытались прорваться за стены гетто, мало кому удалось, но - ободрились, много ли еврею надо для

надежды? “Русские мстят за нас, они теперь будут часто бомбить, конец страданиям, нас выручат”, - чего только не говорили в убежищах гетто, забыв, что о налете в помощь восставшим евреям поляки из ППР просили Москву еще 21 апреля и только спустя двадцать два дня прилетели самолеты с бомбами, которые не всегда падали в нужные места, и с листовками, не содержащими ни единого слова об евреях. Но как бы там ни было, две тысячи немцев, говорят, убиты, горели казармы СС, склады, повреждена железная дорога. Спасибо вам, русские, за два часа немецкого страха.

Усугубляя панику, польские подпольщики утром четырнадцатого мая обстреливали с “арийской” стороны немецкое оцепление у стены гетто. Вспыхивали схватки с фашистами и в других местах Варшавы - эхом продолжающейся у евреев стрельбы: там боевики днем и ночью пробивались к стене, наружу из гетто. Но Струп отсекал выход и наверху и под землей – не пожалел генерал газа, в сто восемьдесят три канализационных

люка вогнал.

В операциях 14 мая участвовал высокий гость из Берлина, генерал-полковник СС фон Херф. Инспектирование было неслучайным: искры восстания залетали высоко. Беспокоился начальник имперского управления безопасности Кальтенбруннер, Гиммлер не раз вызывал Струпа к телефону. Начальник полиции и СС генерал-губернаторства Крюгер требовал от Струпа два отчета в день, а в верховном командовании армии генерал-полковник Йодль, наоборот, злился, что “эта свинья Струп” так многословно расписывает возню с горсткой ничтожных евреев, которых следовало прихлопнуть одним ударом. Полководцу, видно, не шло в ум, что нелепая еврейская заваруха в Варшаве - опаснейший соблазн всем покоренным народам. Вот почему Гитлер 10 мая потребовал к себе Франка с отчетом о положении в гетто. Вот почему, едва пробились в Европу слухи о войне в гетто (даже Германии подпольная “Ди Вельт” седьмого мая сообщила), - нацисты всполошились гасить, заминать: никакого восстания.