<...>

Из воспоминаний, которые мне дают прочесть. <...> Шлема: “В доме сидит вдова и плачет. Авось старший сын принесет что-нибудь из контрабанды [добытое за стенами гетто]. Не знает она, что жандарм застрелил сына... А вы знаете, что скоро станет хорошо?”

<...>

Я установил таксу за пользование уборной:

1. За удовлетворение малой нужды надо заплатить пятью мухами.

2. За большую - вторым классом (параша-табурет с вырезанным отверстием) - десять мух.

3. Первым классом - унитаз - пятнадцать мух.

Один спрашивает:

- Можно потом заплатить мухами, а то очень хочется?

Другой:

- Делай, делай... Я за тебя наловлю.

Одна муха, пойманная в изоляторе, считается за две.

- А считается, если пойманная муха сбежит?

<...> Как есть, так есть. Но мух мало. <...> Добрая воля общества - это сила [103, с. 326,350-355,360,375].

Я. КОРЧАК (из письма в “Еврейскую газету” №3, 7.01.42):

Дом Сирот не был, не является, не будет Домом Сирот Корчака. Я слишком мал, слишком слаб, слишком беден и слишком глуп, чтобы почти двести детей отобрать, одеть, собрать, накормить, согреть, окружить заботой и ввести в жизнь. Эту огромную работу выполнило общее усилие многих сотен людей доброй воли... [103, с. 292].

В гетто, на улице Дельной, 39, разместился городской приют детей-подкидышей. Положение в приюте было еще страшнее, чем в Доме Сирот. В 1939 году после бомбежки приют потерял значительную часть белья и кроватей. В доме, рассчитанном на 350 детей, находилось их 700. Нехватало еды и топлива; часть персонала отлынивала от работы, некоторые даже обкрадывали детей. Детская смертность на Дельной была выше, чем в любом другом приюте гетто [103, с. 396].

Я. КОРЧАК (из заявления в Отдел кадров Юденрата):

...предлагаю свои услуги в качестве воспитателя в Интернате сирот на ул. Дельной, 39.

Мне шестьдесят четыре года. Экзамен на здоровье сдал в прошлом году в тюрьме. <...> (Аппетит волчий, сон праведника, недавно после десяти стопок крепкой водки самостоятельно прошел быстрым шагом с улицы Рымарской на Сенную... Дважды за ночь встаю, выношу десять больших параш).

Курю, не пью, умственные способности - сносные...

Считаюсь грамотным в области медицины, педагогики, евгеники, политики.

...обладаю большой способностью к сожительству и сотрудничеству даже с уголовными типами, с врожденными кретинами. Самолюбивые и упрямые дураки отталкивают меня, не я их. <...>

Ни к какой политической партии не принадлежал. <...>

Как обыватель и работник я послушен, но не дисциплинирован. <...> ...совершенно не умею быть руководителем, ...не имею предубеждений - не коплю обид. <...>

Прошу служебного жилья и двухразового питания ежедневно. Никаких других условий не ставлю... Под жильем подразумеваю угол; питание из общего котла; в крайнем случае могу и от этого отказаться.

9 февраля 1942 г. Гольдшмит

Корчак [103, с. 293-296].

Просьбу удовлетворили. Больной, изможденный Пан Доктор, не оставляя Дома Сирот, потянул еще и Интернат на Дельной.

Я. КОРЧАК (дневник, 21.07.42):

Тяжелое это дело - родиться и научиться жить. Мне сейчас остается куда проще задача: умереть. После смерти может снова быть тяжело, но я об этом не думаю. Последний год, или месяц, или час.

Я хотел бы умирать в сознании и хладнокровно. Не знаю, что я сказал бы детям на прощание. Хотел бы сказать много и так, чтобы они ощутили полную свободу выбора собственного пути [103, с. 336].

Старый мудрец, наивный король Матиуш, какая свобода выбора? Дети тоже должны умереть.