* * *

С разборок с сараевскими я вернулся под утро, слегка ошалевший после месива.

Стащил с себя окровавленные шмотки, кинул в стиральную машину. Долго стоял под душем, смывая с себя запах крови и смерти. Не то, чтоб меня это зацепило, к смерти я привык, и чья-то жизнь для меня значила ровно столько, сколько для кого-то значит срок годности электроприбора — неплохо, если долго служит, а сдох — туда ему и дорога. Всех, кто имел для меня значение и кого я любил — уже давно потерял. Я думал о другом, о Графе, который оказался хладнокровным психопатом, покромсавшим Михая на запчасти. Нечто вроде меня, но более холодный и расчетливый. Видел, как в полумраке поблескивали безумием маньяка его глаза и понимал, что парень не шутит, а когда первый палец Михая полетел на пол, я резко выдохнул. Твою ж… Неплохо.

Я думал, вороновский сынок руки марать не станет сам, а он лично.

Впечатлило, не скрою. Я его представлял себе иным. Что ж, уважать врага — это не помеха для того, чтобы продумывать, как его уничтожить. Притом гораздо приятнее уничтожать умного и серьезного противника, чем шваль дешевую.

В царском семействе уже давно нарушена идиллия. Они переругались изнутри, не без моей помощи, но я особо и не старался в этом направлении. Воронов, может, и умный главарь, но херовый отец — он все сделал сам много лет назад. Мне оставалось всего лишь подлить масла в огонь. Дальше мой братец загорелся, как факел, думаю, он сам опалит крылья Ворону, вместе с короной. Старый совсем плох, болезнь прогрессирует. Но я не буду ждать, когда она его скосит, я скошу его намного раньше. Я достаточно изучил его, я знал его врагов, чем они дышат и каким образом я могу подставить его так, чтобы от империи Воронова остались только угли, а мне перепал жирный куш. Более того, я пополнил список его врагов на несколько тысяч макаронников.

Когда стану во главе этой развороченной и изнутри, и снаружи кормушки, тогда я буду доволен. Мне полагается не меньше, чем Графу. Только меня, бл**ь, никто не искал. За меня заплатили, чтоб я сдох. Мне фартануло — мать обчистили на вокзале, когда она ехала в город на аборт. Наверное, это был тот первый раз, когда жизнь решила мне улыбнуться и позволить родиться, а потом даже позаботилась о том, чтоб мать не избавилась от меня после и вырастила.

Плохо заметал следы Ворон. Никогда не пиши бабам письма и не фоткайся с ними. Мать сохранила все: и фотки Ворона вместе с ней, и его ответное письмо с телеграммой, где он пишет, чтоб сделала аборт. Он деньги ей передал через своего шестерку — ныне Афгана. Да и чтоб забыла о нем и язык за зубами держала. Вроде не угроза, а как прочел — захотел зубы Ворона самолично сложить на полке. В ряд. Все те, что у него остались. Спросить у матери, как оно все было, не мог — ее уже давно черви в земле сожрали. Поехал потом в город, где она жила тогда. Собрал по крупицам картину и ненависть заиграла новыми красками. Ворон часто по разным Мухосранскам хоронился после очередного громкого дела. В том году спрятался в деревне, один его знакомый помог, на квартиру к бабке моей пристроил, там Ворон мать и соблазнил. Что точно случилось, не знаю, только мать из деревни уехала, говорят, бабка моя суровая была — выгнала за то, что с бандитом спуталась, а сама спустя месяц умерла. Дом власти отобрали за какие-то долги. Мать в столицу подалась, я так понимаю, Ворона искать. Нашла или нет — не знаю. Знаю только, что жили мы в коммуналке, в каморке три на три метра, где помещалась кровать, стул и под кроватью два чемодана с нашими вещами. Я спал на половике, пока мать трахал очередной клиент под скрип железных пружин. Потом у нее был праздник, и у меня вместе с ней — конфеты, колбаса.