|
Что собирается сделать с ними Принц теперь, когда ему удалось взять их в плен? Каждая новая мысль выглядела еще более страшной, чем предыдущая. Ясно было, что необходимо как‑то вырваться из плена, но как? Один раз перед ней на миг вспыхнуло Сияние – и она попыталась использовать его, как учила Хессет, чтобы разорвать сковывающие священника цепи, – но или у нее не хватило силы, или она что‑то неправильно сделала. Или дело заключалось в том, что, как объяснила ей Хессет, Сияние умеет управляться с умами и с душами, а применительно к неодушевленным предметам часто оказывается бессильным. Неудача раздосадовала и разозлила ее. Таррант говорил, что Сияние – это разновидность определенной силы, но какой прок от этой силы, если Йенсени не может ею воспользоваться?
Река, петляя и забирая все круче на запад, уверенно пересекала пустыню. Стены ущелья были так высоки, что за ними Йенсени – даже в свете луны – не могла различить верхушки деревьев. А потом Домина – если большая луна, до сих пор сиявшая прямо над головой, действительно была Доминой – начала закатываться, и ее свет затерялся в глубинах пропасти. И стало очень страшно в полной темноте, если не считать больших фонарей, горевших по одному на носу каждой из трех лодок. Йенсени показалось в эти минуты, что за бортом в воде вьются какие‑то твари; порой те походили на белые деревья, порой – на каких‑то животных, а порой – на Терата. Может быть, это снова те устрашающие чудовища, которых создали Терата? Или они порождены страхом здешних жителей? Таррант объяснил ей однажды, что Фэа впитывает человеческие надежды и страхи и заставляет их жить отдельной жизнью. Означает ли это, что она когда‑нибудь увидит отца, заново сотворенного из темного вещества Фэа? Девочка еще плотней прижалась к Дэмьену, испугавшись самой этой мысли. Таррант объяснил, что порождения Фэа питаются людьми, даже если они порой кажутся теми, кого ты любишь. Что за чудовищный факт – твои самые дорогие сны оборачиваются против тебя! Как же ей хотелось вновь очутиться у себя в покоях, где отцовская любовь и порядок, царящие в отцовском доме, защитили бы ото всех ночных кошмаров! Каноэ монотонно, милю за милей, плыли вдоль стен, становящихся все ниже и ниже. И столь же постепенно русло реки становилось все шире и шире, пока наконец оба берега не потерялись во тьме. Разве что тот, ближе к которому они плыли, слабо поблескивал, как пригоршня драгоценных камней, когда‑то высыпанная Таррантом на стол, – только здешние казались белыми, черными и серебряными, а никак не разноцветными. Она посмотрела на Дэмьена, чтобы проверить, видит ли и он эту красоту, но священник смотрел во тьму незрячими глазами, чело его избороздили морщины глубокой сосредоточенности. – С вами все в порядке? – прошептала она. Она произнесла это как можно тише, чтобы солдаты не услышали ее слов. На мгновение глаза священника повернулись в ее сторону, а затем приобрели прежний – незрячий – вид. Вроде бы ему хотелось заговорить, но какое‑то время у него ничего не получалось. – Не могу думать, – выдохнул он наконец. Было ясно, что и эти слова дались ему с превеликим трудом. – Зелье… Но тут силы оставили его – или, возможно, даже эти слова оказались для него чрезмерной нагрузкой, потому что он вновь привалился к кожуху мотора и закрыл глаза. В холодной ночи его била дрожь. – Все будет хорошо, – повторила она. Повторила его собственные слова, понадеявшись тем самым его утешить. – Мы пробьемся и через это. «У тебя иссякли силы, значит, мне придется быть сильной за нас обоих», – подумала она. Ее мучили голод и жажда, но приходилось волей‑неволей терпеть. Солдаты забрали пожитки Дэмьена, среди которых находились и съестные припасы. Воду можно было зачерпнуть из реки – она вполне могла бы до нее дотянуться, но ей было страшно, что, если она выпьет, ей захочется по малой нужде. |
