Идите, мои друзья,
идите!
Достойный офицер полагался на честь должностных лиц так же, как и они
полагались на его честь солдата.
-- Знаете, капитан, -- шепнул графу на ухо его старший лейтенант, --
пусть депутаты откажут этим бесноватым в их просьбе, но все же пусть они нам
пришлют подкрепление; я полагаю, оно нам не повредит.
В это время Ян де Витт, оставленный нами, когда он поднимался по
каменной лестнице после разговора с тюремщиком Грифусом и его дочерью Розой,
подошел к двери камеры, где на матраце лежал его брат Корнель, которого, как
мы уже говорили, прокурор велел подвергнуть предварительной пытке.
Приговор об его изгнании был получен, и тем самым отпала надобность в
дальнейшем дознании и новых пытках.
Корнель, вытянувшись на своем ложе, лежал с раздробленными кистями, с
переломанными пальцами. Он не сознался в несовершенном им преступлении и
после трехдневных страданий вздохнул, наконец, с облегчением, узнав, что
судьи, от которых он ожидал смерти, соблаговолили приговорить его только к
изгнанию.
Сильный телом и непреклонный духом, он бы очень разочаровал своих
врагов, если бы они могли в глубоком мраке Бюйтенгофской камеры разглядеть
игравшую на его бледном лице улыбку мученика, который забывает о всей
мерзости земной, когда перед ним раскрывается сияние неба.
Напряжением скорее своей воли, чем благодаря какойлибо реальной помощи,
Корнель собрал все свои силы, и теперь он подсчитывал, сколько времени еще
могут юридические формальности задержать его в заключении.
Это было как раз в то время, когда гражданская милиция, которой вторила
толпа, яростно поносила братьев де Витт и угрожала защищавшему их капитану
Тилли. Шум, подобно поднимающемуся морскому приливу, докатился до стен
тюрьмы и дошел до слуха узника.
Но, несмотря на угрожающий характер, этот шум не встревожил Корнеля, он
даже не поднялся к узкому решетчатому окну, через которое проникал уличный
гул и дневной свет.
Узник был в таком оцепенении от непрерывных физических страданий, что
они стали для него почти привычными. Наконец он с наслаждением чувствовал,
что его дух и его разум готовы отделиться от тела; ему даже казалось, будто
они уже распрощались с телом и витают над ним подобно пламени, которое
взлетает к небу над почти потухшим очагом.
Он думал также о своем брате. И, может быть, эта мысль появилась
потому, что он каким-то неведомым образом издали почувствовал приближение
брата.
В ту самую минуту, когда представление о Яне так отчетливо возникло в
мозгу у Корнеля, что он готов был прошептать его имя, дверь камеры
распахнулась, вошел Ян и быстрыми шагами направился к ложу заключенного.
Корнель протянул изувеченные руки с забинтованными пальцами к своему
прославленному брату, которого ему удалось кое в чем превзойти: если ему не
удалось оказать стране больше услуг, чем Ян, то во всяком случае голландцы
ненавидели его сильнее, чем брата. |