— И добавьте в стакан чуточку бренди! — крикнула Нэнни вслед Шимоне. — Это придаст хозяину силы — он ведь так ничего и не покушал.

Возвращаясь в спальню, Шимона услышала, как отец снова раскашлялся.

Возможно, просто оттого, что Нэнни потревожила его, когда брила и умывала, но, как бы то ни было, душераздирающий кашель сотрясал все тело отца.

На этот раз приступ длился очень долго, а когда Бардсли отнял ото рта платок, там было гораздо больше крови, чем раньше. Шимона и Нэнни обменялись испуганными, встревоженными взглядами.

Наконец обессиленный Красавец Бардсли в изнеможении откинулся на подушки, и Шимону вновь поразили его смертельная бледность и затрудненное дыхание.

В этот момент раздался стук в дверь. Шимона поняла, что это доктор Лесли.

Она поспешила вниз. Увидев девушку, пожилой джентльмен с облегчением воскликнул:

— Как я рад вашему возвращению, дитя мое! Еще немного — и я собирался посылать за вами.

Он заметил, что при этих словах Шимона взглянула на него вопросительно, однако, не давая никаких объяснений, увлек девушку за собой в маленькую гостиную.

Но и там доктор продолжал хранить молчание, и Шимона рискнула заговорить сама:

— Я достала деньги. Как только папа немного окрепнет, мы сможем уехать за границу.

Доктор Лесли глубоко вздохнул и наконец тихо произнес:

— Я полагаю, Шимона, вам лучше знать правду. Ваш отец не в состоянии ехать куда бы то ни было. Как это ни прискорбно, моя дорогая, но вынужден признаться, что ничем не могу ему помочь!..

Позднее, возвращаясь мыслями к тем роковым дням, Шимона спрашивала себя, удалось бы ей справиться со всем обрушившимся на нее без доктора Лесли.

Когда умер ее отец, именно доктор взял на себя устройство похорон и все с этим связанное. Шимона же будто пребывала в каком-то сне. Она не чувствовала ничего, кроме бесконечной боли от постигшей ее утраты.

Она никогда не думала, что отец может умереть так же скоропостижно, как и мать. Все произошло так внезапно… Еще сегодня он был жив, а назавтра — эта бесконечная пустота, которую, казалось, ничто не может заполнить.

И все же, не могла не признать Шимона, смерть ее отца была прекрасна — в том смысле, что, если бы он мог выбирать, он наверняка предпочел бы уйти из жизни именно так.

Это произошло после полудня того дня, когда Шимона возвратилась домой. Она в одиночестве сидела у постели больного, пытаясь осознать горькую правду, открытую ей доктором Лесли, и тщетно надеясь на чудо, которое еще могло бы спасти ее несчастного отца.

Сейчас, когда свет от камина падал на его лицо, оно уже не казалось таким мертвенно-бледным и изможденным, каким предстало ее взору ранним утром.

Благородные черты лица и широкий лоб делали Бардсли похожим на некоего греческого бога, и Шимона спрашивала себя, а есть ли на свете человек столь же прекрасный и совершенный, как ее отец.

Но даже в эту минуту, поглощенная мыслями об отце, девушка не могла изгнать из памяти образ герцога, неотразимость и магнетическое выражение глубоких глаз которого оказывали на нее какое-то необъяснимое воздействие.

Стоило Шимоне только подумать о герцоге, и по всему телу пробежала сладостная дрожь, впервые испытанная ею в ту минуту, когда герцог поцеловал ее.

Она ни на секунду не жалела о том, что позволила ему сжимать ее в объятиях, что впервые в жизни разрешила мужчине коснуться ее губ.

«Я никогда не забуду этого, — говорила себе Шимона, — даже если больше не увижу его».

После смерти отца надобность в поездке за границу отпала, но девушка понимала, что жизненные пути их с герцогом все равно не смогут пересечься.

Герцог жил в одном мире, а она — в совершенно другом. Она была абсолютно права, когда стремительно покинула его дом, иначе после этого чудесного, волшебного поцелуя их неизбежно ждало бы падение с вершин неземного счастья в рутину ничего не значащих слов.