Как ни старалась Шимона уверить себя, что все в прошлом и надо поскорее забыть обо всем происшедшем, она тосковала по герцогу все сильнее, и это временами даже пугало ее.

Иногда она была готова уже сдаться и принять условия герцога, согласиться на предложенные деньги, сделать все, что он захочет, лишь бы изредка иметь возможность видеться с ним.

Но тут же Шимона одергивала себя. Нет, нельзя идти на такой шаг ни в коем случае! Это первая ступень к падению.

Шимона была не настолько глупа или наивна и понимала, почему отец не позволял ей связывать свою жизнь с театром. Причина заключалась в весьма расплывчатой морали, неизбежной спутнице актерского существования.

Не могла же в самом деле Шимона не понимать, что скрывается за фразами: «Эта артистка пользуется покровительством такого-то знатного господина» или «А эта удостоилась внимания самого режиссера»! Сие означало, что богатый джентльмен, желая угодить своей любовнице, вкладывал деньги в постановку, а постановщик, в свою очередь, давал своей очередной протеже главную роль, привлеченный не столько ее талантом, сколько смазливой наружностью.

Правда, в присутствии дочери отец говорил о таких вещах весьма сдержанно, но подобными сплетнями всегда полон любой театр, а значит, и Шимоне, конечно же, многое было известно.

Острый ум и наблюдательность помогали ей связывать воедино разрозненные фразы, и таким образом она догадывалась об истинном положении дел, хотя родители всеми силами старались уберечь дочь от неприглядной стороны жизни.

Подобные истории не шокировали девушку. Она просто относилась к ним как к чему-то не вполне чистому и, по выражению доктора Лесли, предосудительному. Шимона уже давно решила для себя, что сама ни за что на свете не будет вести такую жизнь, ибо это противоречило бы всему, что составляло для нее основу нравственных ценностей.

«Любовь, которую питали друг к другу мои отец и мать, — была убеждена Шимона, — вот истинно святое, прекрасное чувство!»

В то же время она не сомневалась, что незаконная любовь представляет собой нечто противоположное.

Однако Шимоне было трудно поверить и в то, будто ее собственная возвышенная любовь к герцогу и его чувства к ней — это что-то недостойное и унизительное.

Конечно же, нет, все происходящее с ними было столь огромно и прекрасно, что, когда герцог подарил Шимоне своим поцелуем неземное блаженство, девушка почувствовала, как их объединила некая божественная сила, а ее любовь так же чиста и невинна, словно молитвы, возносимые ею в храме Божьем.

«Неужели, о неужели такое чувство может быть дурным?» — в отчаянии вопрошала Шимона.

Впрочем, ответ был ей известен. В том, что она делала до сих пор, безусловно, ничего дурного не было, но заходить дальше нельзя ни в коем случае.

— Что же теперь с нами будет? — спросила Шимона, когда они вдвоем с Нэнни сидели на кухне. К тому времени после похорон прошло уже два дня.

— Да я и сама об этом думаю, — откликнулась кухарка. — Надо взглянуть правде в лицо, мисс Шимона. Здесь мы оставаться не можем!

— Но ведь дом принадлежал отцу.

— Так-то оно так, — согласилась Нэнни, — только вот платить за него все равно придется. Да и ремонт нужно сделать… И не сидеть же нам голодными!

Шимона удивленно взглянула на кухарку, не вполне понимая, куда та клонит, а Нэнни продолжала:

— Я вот что придумала… Если мне пойти работать, то годик или около того мы с вами сумели бы продержаться.

— Неужели ты думаешь, что я позволю тебе работать на меня, а сама буду сидеть сложа руки? — возмутилась Шимона. — Это просто нелепо, Нэнни! Если кому-нибудь и стоит пойти работать, то, несомненно, мне.