2. Я, Толленд Стьюарт, должен прожить более десяти лет с момента подписания данного завещания, т. е. моя смерть должна наступить после моего семидесятого дня рождения.

В случае моей смерти до наступления семидесятилетнего возраста вне зависимости от причины, или если д-р Джуниус оставит службу у меня — либо добровольно, либо в результате увольнения — до окончания десятилетнего периода, указанного выше, мое завещание ему ста тысяч долларов ($100.000,00) должно считаться аннулированным, и все мое состояние полностью и без всяких отчислений должны перейти в собственность моих законных наследников.

Я также выражаю настоящим требование, чтобы все мои справедливые долги были погашены и была выделена необходимая сумма на достойные похороны.

Все остальное мое состояние я завещаю разделить следующим образом: одна половина (112) переходит в собственность моей единственной дочери, Блайт, или, если ее кончина наступит до моей смерти, ее наследников. Вторая половина (½) переходит в собственность моей внучки Бониты, дочери Блайт, или, если кончина Бонни наступит до моей смерти, ее наследников.»

За исключением короткого параграфа, в котором младший вице-президент того банка, где было составлено и засвидетельствовано завещание, назначался ответственным душеприказчиком и исполнителем воли завещателя, в документе больше ничего не было.

Эллери вернул бумагу в зеленую шкатулку, задвинул ящик бюро и украдкой выскользнул из дома.

Выйдя на поляну, служившую аэродромом, он заметил в небе маленький тупоносый самолет, который он видел в воскресную ночь в расположенном рядом ангаре. Самолет снижался, заходя на посадку. Пробежав по поляне, он остановился возле наемного самолета, доставившего в горы Эллери и Бонни. Доктор Джуниус спрыгнул на землю, похожий на престарелого кондора в шлеме с болтающимися по бокам наушниками.

Он приветливо помахал Бонни, ожидавшей у самолета, и поспешил навстречу приближавшемуся Эллери.

— Решили нанести нам визит, я вижу? — дружелюбно сказал доктор. — А мне пришлось слетать в Лос-Анджелес за кое-какими покупками. Что нового на голливудском фронте?

— Пока все спокойно, — Эллери сделал короткую паузу. — Мы только что имели честь беседовать с вашим достойным благодетелем.

— Поскольку ваша шкура цела, — улыбнулся доктор, — это было не так уж и страшно… Вы сказали: «благодетелем»? — добавил он совершенно другим тоном.

— Ну да, — сказал Эллери. — А разве он таковым не является?

— Не понимаю, что вы имеете в виду. — Блестящие глаза доктора спрятались в свои желтые морщинистые глазные впадины.

— О, полноте, доктор!

— Нет, в самом деле не понимаю!

— Не говорите мне, будто вы понятия не имеете, что старый чудак отложил для вас кое-какую мелочь на черный, день!

Доктор Джуниус откинул голову назад и громко захохотал:

— Ах, вот вы о чем! — Смех его приобрел горький оттенок. — Конечно, Я знаю об этом. Зачем бы, по-вашему, я похоронил себя здесь, наверху?

— Я подумал, — сухо ответил Эллери, — что для такого решения должна быть веская причина.

— А разве я вам не говорил?

— М-м…

— Я не уверен, — продолжал доктор Джуниус, пожимая плечами, — что много выиграл в этой сделке. Сто тысяч — ничтожная сумма, просто смехотворная! Жить здесь со старым самодуром и выносить все его капризы и прихоти стоит не меньше миллиона, по самым скромным подсчетам!

— Как ему в голову пришло заключить с вами такое странное соглашение, доктор?

— Когда мы познакомились, его обрабатывала пара врачей-шарлатанов, которые присосались к нему, как пиявки, и получали тысячные гонорары.