Но — нечего распускать нюни. Джо своего золотого времени не жалеет; романы, которые не напишет он, напишут другие. Ничего не случится, не так ли? Дефицитным может стать все, что угодно, только не художественная проза, ее на наш век хватит с избытком.

На остальных полосах газет — реклама, спорт и неизменно окрашенная в розовые тона хроника местных событий.

Политическую тюрьму — крепость, построенную в девятнадцатом веке, — овевают морские ветры. Заключенные, содержащиеся, ввиду переполнения камер, во дворах, до того загорели, что выглядят питомцами оздоровительной элиотерапевтической колонии. Начальник тюрьмы тоже выдержан в темных тонах — ходит в черной шелковой рубашке. Это пожилой, но хорошо сохранившийся мужчина с военной выправкой, которую приобретают годами — с ходу такая не дается.

— Скажи мне правду, друг, на чьей стороне ты воевал? — спрашиваю я у него.

— Видишь рубашку?

— Вижу.

— Нет, ты всмотрись как следует!

— Понятно. И тебя после этого оставили в живых?

— Со всеми почестями. Прежняя демократия была дура. Скажи, что нет?

— И потому вы ее — к ногтю?

— Пинком под зад — впрочем, без особого удовлетворения, потому что она, по-моему, сама напрашивалась. Однако мне, журналист, на политику наплевать; смотри, чтобы тебе не взбрело в голову писать, будто это тюрьма политическая. Тут сплошь уголовники.

Разрешения вступать в контакт с заключенными у меня нет, здесь строгий карантин: марксизм считается сверхзаразной болезнью. По воле молчаливого большинства практикуются смертные казни, однако тюремное начальство предпочитает квалифицировать их как несчастные случаи в результате попыток к бегству, совершаемых бандитами и ворами, то есть лицами, покусившимися на частную собственность.

На центральном дворе возятся с оружием несколько солдат из взвода, который приводит в исполнение смертные приговоры. Ветеран (бывший муниципальный служащий) чистит винтовку и заливается — поет. «Родная винтовка!» — вставляет он между куплетами. Юный солдат (из безработных) у него на подхвате; его голубые глаза светятся страстным желанием стать стрелком-отличником.

— Перед тем как выстрелить, ты в него целишься, стараешься обязательно попасть?

— Весь взвод стреляет.

— Но ты-то стараешься попасть или нет?

— Едрит твою... чего привязался?

— Чтобы знать, как быть, когда придет мой черед.

— Ну, ладно. Я целюсь в сердце, в самую середку.

Паренек кладет руку себе на грудь.

— А как это делается?

— Нет ничего проще; проведи мысленно две линии: одну от левого плеча, другую от подбородка; они должны образовать прямой угол. В этот угол и целься — будь уверен, попадешь в самое сердце.

Паренек смотрит на свою грудь, примеряется.

— Правильно, сердце тут, — подтверждает ветеран.

— Ты уверен?

— Как хирург! Хирург, перед тем как резать, точно знает, что обнаружит. Надо же все-таки, чтобы хоть кто-нибудь из взвода знал, как это делается. Если все промахнутся, что тогда?

— Пришлось бы расстреливать по новой.

— Ну это уж было бы бесчеловечно.