Сперва мы услыхали глухой удар, точно кто-то хватил по небу кулаком, а вслед за ним второй, уже более громкий и отчетливый, казавшийся отзвуком первого. Бух, бух, бух — удары беспрерывно следовали один за другим, не замолкая, и, слыша этот зловещий, грозный гул, мы сильнее чувствовали, как прекрасен день, как ярко светит солнце, как лазурно небо. Прошло еще два дня, и гул этот не смолкал ни днем ни ночью; потом, на третий день утром, пришел к нам пастушонок и принес какой-то печатный листок, который он нашел в колючем кустарнике.
Листок этот оказался газеткой, напечатанной англичанами, но написано там все было по-немецки и для немцев. Так как в Сант-Эуфемии единственный, кто немного знал немецкий, был Микеле, то газетку отнесли ему: прочитав ее, он рассказал нам, что англичане высадили большие силы около Анцио, неподалеку от Рима, — теперь там идет большое сражение, в котором участвуют корабли, артиллерия, танки и пехота; англичане продвигаются к Риму и, видно, уже подошли к Веллетри. При этом известии все беженцы от большой радости стали обниматься, поздравлять и целовать друг друга. В тот вечер никто не хотел идти спать рано, как обычно ложились, а все ходили из одного домика в другой, из одной хижины в другую, обсуждая это известие и радуясь, что англичане наконец высадились.
Однако последующие дни не принесли никаких новостей. Правда, глухой гул орудий не прекращался, и в стороне Террачины, высоко в небе, по-прежнему грохотало; но немцы, как мы тут же разузнали, и не думали уходить. А затем, спустя несколько дней, пришли первые верные известия: англичане и вправду высадились, но немцы были наготове и послали туда уж не знаю сколько дивизий, чтобы остановить их, и после долгих боев им это удалось. Теперь англичане закрепились на берегу, на совсем маленьком пятачке, и немцы палят по этому пятачку из множества пушек, будто в тире, и, в общем, дело идет к тому, что скоро они заставят англичан сесть обратно на свои корабли, стоящие там, неподалеку от берега, на тот случай, если высадка не удастся. После этих известий лица у всех беженцев вытянулись, и они все твердили, что англичане не умеют воевать на суше, так как они моряки, а у немцев это умение в крови, и что англичане вряд ли справятся с немцами, и немцы, наверно, все-таки победят в этой войне. Микеле же не пускался ни в какие разговоры с беженцами, чтобы, по его словам, не портить себе нервы. Но он с полным спокойствием убеждал нас, что немцам ни за что в жизни не победить, и когда я однажды спросила его, почему он так думает, он лишь ответил:
— Немцы уже проиграли войну в ту самую минуту, когда ее начали!
Здесь мне хочется рассказать вам одну довольно смешную историю, чтобы показать, до чего в горах мы ничего толком не знали и как местные крестьяне, которые были почти все неграмотные, перевирали даже то немногое, что удавалось узнать. Поскольку мы так и не смогли ничего как следует выяснить о высадке у Анцио, Филиппо вместе с другим беженцем — тоже торговцем — решили заплатить Париде, чтобы он по горным тропам сходил в одно селение Чочарии, довольно далеко от нас, где, как мы знали, у местного врача был радиоприемник. Правда, Париде был неграмотный, не умел ни читать, ни писать, но уши-то у него есть, и он мог, как и все остальные, слушать радио, а если чего и не понял бы, мог попросить врача растолковать ему. Кроме того, они дали Париде немного денег, чтобы он по дороге, если удастся, купил каких-нибудь продуктов: муки, фасоли, жира — одним словом, все, что ему попадется. Париде на следующее утро оседлал осла и на рассвете уехал.
Париде не было три дня, и вернулся он на четвертый день к вечеру, когда уже стемнело. Как только завидели, что он спускается по тропинке с горы, таща за узду своего осла, все бросились ему навстречу, а впереди всех Филиппо и его приятель-торговец, заплатившие Париде за то, чтобы он послушал радио. Не успел Париде сойти на «мачеру», как сразу же объявил, что не сумел купить никаких продуктов, повсюду такой же голод, как и в Сант-Эуфемии, если еще не хуже. |