— Я все про вас знаю, дорогой мой, я вот знаю, что вы антифашист, либерал. Однако вы, в этой долине, не водитесь с крестьянами или рабочими, а водитесь с секретарем фашио. Ну, что вы на это скажете?

Адвокат вновь пожал плечами:

— Ошибаетесь, я не антифашист и не либерал, и вообще не занимаюсь политикой, я слишком занят своими собственными делами. И потом, при чем тут секретарь фашио? Мы с ним вместе учились в школе и даже некоторым образом родственники — моя сестра вышла замуж за его двоюродного брата… Вы, немцы, многого не можете понять… Вы плохо знаете Италию.

— Нет, дорогой мой, это очень хорошее доказательство: все вы — и фашисты, и антифашисты — связаны одной веревочкой, потому что принадлежите к одному классу… и это правительство является вашим правительством, оно представляет всех вас без всякого различия — и фашистов, и антифашистов, так как оно — правительство вашего класса… Эх, дорогой адвокат, факты говорят за себя, а все остальное одна болтовня.

Лоб у адвоката покрылся капельками пота, хотя в комнате было холодно. Мать его, не зная, что делать, встала из-за стола и, совершенно растерявшись, проговорила дрожащим голосом:

— Я пойду в кухню, сварю хорошего кофейку… — и исчезла из комнаты.

Лейтенант же между тем говорил:

— Я не таков, как большинство моих соотечественников, которые так глупо ведут себя с вами, итальянцами: они любят Италию, здесь много прекрасных памятников старины, да и пейзажи Италии самые красивые в мире… зачастую они находят какого-нибудь итальянца, который говорит по-немецки, и приходят в умиление, что он говорит на их языке… а случается, что кто-нибудь их угощает вкусным обедом, к примеру, как вы сегодня угостили меня, и они становятся собутыльниками. Я не так глуп и наивен, как эти немцы. Я, синьор адвокат, вижу все насквозь и говорю вам об этом в лицо.

Тогда я, сама не знаю почему, может, потому, что мне стало жалко беднягу адвоката, взяла да вдруг и выпалила:

— А вы знаете, почему адвокат пригласил вас на этот обед?

— Почему же?

— Да потому, что вы, немцы, нагоняете на всех страх, все вас боятся, вот он и пытался вас задобрить, как пытаются задобрить хищного зверя вкусным куском.

Как ни странно, лицо его, правда, на одно мгновение, приняло чуть печальное и огорченное выражение: никому, даже немцу, не нравится, когда ему говорят, что он вызывает страх и что люди с ним любезны только потому, что его боятся. Остолбеневший от ужаса адвокат попытался как-то загладить мои слова:

— Не обращайте внимания, лейтенант, на эту женщину… Она простой человек и многого не понимает…

Но лейтенант знаком приказал ему замолчать и спросил меня:

— А скажите, почему же это нас, немцев, так боятся? Разве мы не такие же люди, как и все остальные?

Я, начав, уже не могла удержаться и хотела было ответить ему: «Нет, ни один человек, если он вправду человек и христианин, не может найти удовольствия в том, чтобы очищать, как вы недавно выразились, огнеметом пещеру, полную живых солдат», — но, по счастью, — кто знает, что бы со мной потом случилось, — не успела я открыть рта, как вдруг над долиной затрещали беспорядочные, сухие выстрелы — наверно, это зенитки, — чередуясь с глухими разрывами падающих бомб. И в то же самое время воздух наполнился далеким гулом, и с каждой минутой он приближался и становился все отчетливей. Лейтенант сейчас же вскочил и воскликнул:

— Самолеты… я должен бежать на свою батарею! — и, опрокидывая стулья и все, что попадалось ему на пути, выскочил из домика.

Первым пришел в себя после бегства лейтенанта адвокат:

— Скорее, скорее, идемте… идемте в укрытие!

Он встал и, идя впереди нас, вышел на лужайку перед домиком.