Услышав его слова, все мы четверо — Розетта, я, адвокат и его мать — просто окаменели. Потом я подумала, что это, может, только пустое хвастовство, и в душе понадеялась, что он этого никогда не делал и это ложь — он выпил несколько стаканов вина, лицо у него раскраснелось, глаза немного заблестели; но в ту минуту я почувствовала, что сердце у меня будто оборвалось и вся я похолодела. Посмотрела я на остальных. Розетта сидела, опустив глаза, мать адвоката нервно разглаживала дрожащей рукой складку на скатерти, адвокат же, как черепаха в панцирь, весь ушел в свое пальто. Только Микеле смотрел на лейтенанта пристально, не отводя взгляда, а затем сказал:

— Интересно, ничего не скажешь, интересно… и еще более новым и эстетическим, я полагаю, должно быть ощущение летчика, когда он сбрасывает бомбы на какую-нибудь деревню, где, после того как он пролетел, от домов остается лишь куча мусора.

Лейтенант, однако, не был так глуп, чтобы не почувствовать насмешки в словах Микеле. Помолчав немного, он изрек:

— Благодаря войне мы приобретаем незаменимый опыт, без которого человек не может зваться человеком… К слову сказать, синьор учитель, почему вы здесь, а не на фронте?

Микеле, с простодушным видом, не задумываясь, в свою очередь спросил:

— На каком фронте?

Как ни странно, но на этот раз лейтенант ничего не сказал и лишь метнул на него злобный взгляд, а потом снова нагнулся над своей тарелкой.

За версту было видно, что немец недоволен и понимает, что его окружают здесь люди если не открыто ему враждебные, то, во всяком случае, недружелюбно настроенные. Внезапно он оставил Микеле в покое, может, тот показался ему недостаточно запуганным, и снова набросился на адвоката.

— Дорогой синьор адвокат, — неожиданно сказал он, указывая на стол, — вы купаетесь в изобилии в то время, когда почти все, кто живет вокруг, умирают с голоду… Как это вам удалось раздобыть столько вкусных вещей?

Адвокат и его мать переглянулись; в глазах матери был испуг и растерянность, адвокат же посмотрел на нее ободряюще, а затем сказал:

— Могу вас заверить, у нас не всегда такой стол… мы все это приготовили в вашу честь.

Лейтенант помолчал минутку, а затем спросил:

— Вы ведь землевладелец, у вас здесь, в долине, земля, не так ли?

— Да, некоторым образом да.

— Только некоторым образом? А мне говорили, будто вам принадлежит чуть ли не половина всей долины.

— Полноте, дорогой лейтенант, тот, кто вам это сказал, или лгун, или завистник, а может, и то и другое вместе… У меня, собственно, несколько садов… мы зовем садами эти красивые рощицы апельсиновых деревьев…

— А я слышал, что эти, как вы их называете, сады приносят огромные доходы… вы богатый человек.

— Ну, синьор лейтенант, назвать меня богатым нельзя… Однако на жизнь хватает.

— А вы знаете, как живут тут, в долине, ваши крестьяне?

Адвокат, теперь понявший, к чему клонится разговор, ответил с достоинством:

— Живут они хорошо… в нашей долине крестьянам живется лучше, чем во многих других местах.

Лейтенант, который резал в этот момент лежавший перед ним на тарелке кусок курицы, угрюмо сказал, тыча ножом в сторону адвоката:

— Если, по-вашему, здешние крестьяне живут хорошо, то воображаю, как же живут те, кому плохо живется. Видел я, как живут ваши крестьяне. Живут как свиньи, голодают и ходят в лохмотьях, их дома — это настоящие хлева. Ни один крестьянин в Германии так не живет.