С этими словами он обернулся к двум другим женщинам, стоявшим позади нас, и тогда я поняла — больше ему нечего нам сказать, и пошла вслед за итальянцем с нарукавной повязкой.

На улице этот итальянец, слышавший наш разговор, сказал мне:

— Как раз вчера двух беженцев довезли до их деревни на военной машине. Но они сумели доказать, что зимой приютили у себя английского пленного. Чтобы их наградить, сделали исключение и доставили их до деревни. Если бы вы обе поступили так же, я думаю, вам удалось бы добраться до Валлекорса.

Вдруг Розетта, молчавшая до сих пор, воскликнула:

— Ты помнишь, мама, тех двух англичан? Мы сможем сказать, что приютили их у себя.

А те англичане, прежде чем уйти, дали мне письмо, написанное на их языке, оба они подписали его, а я положила письмо в мешочек вместе с деньгами. Денег теперь оставалось мало, но письмо, наверно, еще лежало там. Я позабыла о нем, но, услышав слова Розетты, стала поспешно рыться у себя в карманах и скоро на самом деле его нашла. Оба англичанина просили меня передать это письмо какому-нибудь офицеру, как только подойдут их войска. Вне себя от радости, я сказала:

— Ну, значит, мы спасены.

И тут же рассказала итальянцу историю двух англичан: как лишь мы одни пригласили их к себе на Рождество, потому что все другие беженцы боялись им помочь, и как они на следующий день спозаранок ушли, и в то же утро появились немцы, которые их разыскивали. Итальянец сказал:

— Теперь пойдемте со мной, получите одежду, а потом я провожу вас в штаб, и вот увидите: добьетесь всего, чего хотите.

Одним словом, мы перешли с ним в другое здание, где раздавали одежду, и там нам выдали по паре низких мужских ботинок на резиновой подошве, а также зеленые чулки до колен и юбку с курткой того же цвета. Такую одежду носили женщины в их армии, и мы были довольны, когда смогли надеть ее, ведь наши платья уже превратились в лохмотья и все были выпачканы засохшей грязью. Дали нам и кусок мыла, мы воспользовались им, чтобы вымыть лицо и руки; я причесалась, Розетта тоже. Теперь мы выглядели вполне прилично, и итальянец, который нас сюда привел, сказал:

— Ну вот, хорошо, раньше вы смахивали на двух дикарок, а теперь похожи на пристойных женщин. Что ж, пойдемте со мной в штаб.

Штаб помещался в другом здании. Мы поднялись по лестнице, где повсюду стояли военные, они спрашивали у всех приходящих, кто к кому идет, до всего допытывались и все проверяли. Переходя с одного этажа на другой и пробираясь сквозь толпу суетившихся солдат и итальянцев, мы наконец поднялись на самый последний этаж. Здесь наш итальянец переговорил с часовым, стоявшим у двери, а затем подошел к нам и сказал:

— Здесь вашим делом очень заинтересовались; примут без всякой задержки. Садитесь на диван и ждите.

Мы прождали недолго. Не прошло и пяти минут, как солдат вернулся и провел нас вслед за собой.

Мы очутились в совсем пустой комнате, здесь стоял только письменный стол, а за ним сидел блондин средних лет с рыжими, подстриженными щеточкой усами. Был он голубоглазый, весь в веснушках, плотного сложения и приветливый. На нем был мундир; чинов я ихних не различаю, но потом узнала, что это был какой-то начальник. Перед письменным столом стояло два стула; когда мы вошли, он очень любезно встал и пригласил нас сесть, а сам уселся на свое место, только когда мы обе сели.

— Не хотите ли закурить? — спросил он на хорошем итальянском языке, предложив нам пачку сигарет.

Я отказалась, и тогда он тотчас же начал:

— Мне сказали, что у вас для меня письмо.

Я ответила:

— Вот оно, — и подала ему письмо.

Он взял его, перечитал два-три раза очень внимательно и затем пристально взглянул на меня и серьезно сказал:

— Это очень важное письмо, и вы дали нам ценные сведения.