— Какой там король, какой король, у нас теперь республика, Кончетта.

— Тогда да здравствует республика!

— А сыновья твои не в Албании, а здесь.

— Здесь? Ах, было бы это так!

— Да, здесь они, только вчера люди видели, как они в Коккуруццо на улице спекуляцией занимались.

— Что ты говоришь такое, Обезьянка? Здесь мои сыновья? Было б это так, я тебе уж сказала, обняла б я их, была бы я за них спокойна, а я за них ночами слезы лью, страдаю больше Мадонны скорбящей.

— Хватит, давай кончать. Говори, где они?

— А я почем знаю? Могу тебе дать вина, фиников могу тебе дать сушеных, муки кукурузной могу тебе дать немного, хоть у нас самих ее мало, но как же могу я тебе дать своих сыновей, если их здесь нет?

— Что ж, пока поглядим, что у тебя за вино.

Тут они уселись посреди тока, на двух табуретках. А Кончетта, как всегда возбужденная, принесла им фиаску вина. Два стакана и еще захватила корзиночку, полную сушеных фиников. Прозванный Обезьянкой уселся верхом на табуретку, выпил вина и потом сказал:

— Твои сыновья дезертиры. Знаешь, что в декрете про дезертиров сказано? Если их поймаем, мы должны будем их расстрелять. Таков закон.

А она им спокойным голосом отвечает:

— И правильно: дезертиров надо расстреливать… негодяи эдакие… всех перестрелять надо. Но мои сыновья не дезертиры.

— А кто ж они, если не дезертиры?

— Они солдаты. Сражаются за Муссолини, чтоб ему Бог послал сто лет жизни.

— Небось на черном рынке сражаются, а?

— Хочешь еще вина?

Словом, когда Кончетта не знала, что отвечать, она сразу предлагала им вина, и они, пришедшие главным образом ради выпивки, не отказывались и пили.

А я с дочкой сидела в сторонке, на ступеньках. Обезьянка пил, а с Розетты глаз не сводил и рассматривал ее не как полицейский, который думает, что, может, у кого-нибудь бумаги не в порядке, а разглядывал ее ноги и грудь, как мужчина, у которого кровь закипела при виде красивой женщины. Наконец он спросил у Кончетты:

— А кто эти двое?

Я сама за Кончетту ответила второпях, потому что не хотела, чтобы фашисты узнали, что мы из Рима:

— Из Валлекорса мы, двоюродные сестры Кончетты.

А та сразу же в восторге подхватила:

— Конечно, двоюродные сестры. Чезира — дочка моего дядюшки, теперь они с нами будут. Эх, знаешь — родная кровь не водичка.

Но Обезьянку эти заверения что-то не очень убедили. Видать, он был умней, чем казался.

— Не знал, что у тебя родные в Валлекорсе. Ведь ты мне всегда говорила, что замуж пошла из Минтурно. А эту красавицу как звать?

— Розетта ее звать, — ответила я.

Он опорожнил свой стакан, поднялся и подошел к нам.

— Ты мне нравишься, Розетта. Нам в штабе как раз нужна девушка обед варить, постели убирать. Хочешь, Розетта, с нами пойти?

Говоря это, он протянул руку и взял Розетту за подбородок. Я его тут же по руке хлестнула и говорю:

— Руки подальше держи.

Он как взглянет на меня, вылупив глаза, притворяется, будто удивлен.

— Тебя, — говорит, — какая муха укусила?

— А ты к дочери моей не смей прикасаться!

Тут он, наглец такой, с плеч винтовку снимает и на меня наводит.

— Да ты знаешь, с кем разговариваешь? Руки вверх!

А я, ну совсем спокойно, словно в руках у него не винтовка, а большая ложка, чтобы поленту мешать, отвела немного в сторону ствол и пренебрежительно говорю:

— Руки вверх? Как бы не так! Нашел кого своей винтовкой пугать! Знаешь, на что твоя винтовка годится? Чтоб чужое вино пить да сушеные финики таскать — вот на что она годна.