— Там все пропадает. Эта комната может пропасть. И Арнольд Шварценеггер.

— Грустная перспектива. — Фабрис качает головой.

— Чего уж хорошего, да.

Но если бы пропал Оса — я бы точно не расстроился.

— Лучше остаться на Земле, правда?

— Чтобы снимать ее одежка за одежкой?

— Да!

Фабрис легонько дергает меня за ворот рубашки и смеется. Звезды — это, конечно, замечательно, но уж слишком далеко. Их не рассмотришь в подробностях. Не приблизишь, как бы сильно этого ни хотел. Археология — совсем другое дело: здесь до всего можно дотянуться, все потрогать руками. Примерно так: его рука касается моей руки. Если пальцы Осы жесткие, как наждак, то пальцы Фабриса… Не мягкие, нет. Они похожи на воду в арыке: вода вспенивается и обтекает тебя, образуя крохотные водовороты. Точно такие же водовороты живут под кожей Фабриса. Они немного пугают меня: неизвестно, что вынесет на поверхность с глубины — вдруг склизкую арбузную корку? Они пугают, да.

Странно.

Все можно потрогать руками, заявляет Фабрис. Но лучше сдувать и смахивать вековую пыль с камня специальной кисточкой. И все нужно делать осторожно, чтобы не повредить целостность культурного слоя. Лэ прудэнс. Э-э-э… Осторожность. Осторожность — главное в профессии археолога. Ну а потом, когда артефакты собраны… Знаю ли я, что такое артефакт? Нет? Материальный объект, когда-то созданный человеком и найденный в результате раскопок, не слишком ли это сложно для меня?

Нет.

Совсем не сложно. Фабрис здесь из-за Тамерлана?

Именно, подтверждает он. Когда Фабрис был мальчиком — таким, как я, — то увлекся историей. Сначала европейской, а потом азиатской. История — это всегда движение, перемещение, завоевание; дело, которое мужчины делают сообща, будь то войны или открытие новых земель. Есть множество дел, которые мужчины делают сообща и о которых женщинам знать не обязательно. Ты согласен?

— Да, — отвечаю я. — Я могу позвонить маме?

Фабрису не очень нравится эта идея, он грустнеет. Стеклянные шарики больше не перекатываются в горле. А я уже привык к ним. Как и к его улыбке. Фабрис — очень интересный человек. Может быть, самый интересный из всех, кого я знаю. За исключением людей, которые работают в обсерватории. Но они никогда толком не разговаривали со мной. А Фабрис — разговаривает. Задает вопросы не просто так, а чтобы услышать ответ. И мой ответ так важен, как будто от этого зависит его жизнь.

Странно.

— Я могу позвонить? Оса сказал, что здесь есть телефон. Даже два.

— Один есть точно. Ты хороший мальчик.

В голосе Фабриса не слышится прежнего энтузиазма. Что-то произошло за последние несколько минут, что-то неуловимо изменилось. Но что именно — я понять не в состоянии. Может быть, потом как-нибудь и удастся. А пока я снова оказываюсь в ковровой норе, которая ведет в нору поменьше, — именно там находится телефон. Он стоит на тумбе у полуоткрытого окна, за окном течет арык — тихое ворчание воды ни с чем спутать невозможно. А если к тому же внимательно вглядеться в щель верхнего ящика тумбы (что я и делаю), то можно увидеть… Не специальные кисточки Фабриса, нет, — сложенные полотенца, а еще ножницы, бритвы (не такие красивые, как та, из Сартарошхоны) и пару расчесок. Разговор с мамой длится не дольше обычного, и слышит она все то же, что слышит всегда: я дома, пообедал, читаю книжку. На этот раз — «Зверобой» Фенимора Купера.

Фабрис предпочитает Жюля Верна.

Об этом он сообщает мне, когда разговор с мамой закончен.

— Ты соврал.