— Мы с папой не собираем машины. Только птиц. Папа говорит — никогда нельзя распыляться. С людьми, которые распыляются, дела иметь нельзя.

— Ну, это папа говорит. А сам как думаешь?

— Как папа.

— И космические шаттлы не нравятся? Не впирают? И мотоцикл «Харлей-Дэвидсон»?

— Нет.

— Я понял. Тупоголовый… в смысле — красноголовый манакин рулит. Но рисуешь ты и впрямь здорово. Упс… Так это альбом для меня!

— Нет.

— Погоди, здесь же написано. Мне от Сережи Висько. На память о съемках фильма «Прощайте, каникулы». «Съемки» пишутся через твердый знак, а не через мягкий. И с запятыми у тебя атас. А вообще… Офигеть! Погоди, дай угадаю. Хотел его подарить перед отъездом? Чего молчишь?

— Валя хорошая, да?

— Что?

— Валя хорошая. Она добрая.

— Какая Валя?

— Она мне марку подарила.

— Черт.

— Позови ее, пожалуйста.

— Я не могу ее позвать.

— Почему?

— Я не знаю… где она.

— Она была с тобой.

— Не была она со мной!

— Она была с тобой.

— Ну, хорошо. Она была со мной. Мы репетировали сцену. Я говорил тебе, помнишь? А потом… она ушла. Вернулась в лагерь, наверное.

— Нет.

— Давай вместе туда отправимся, и ты сам убедишься, что твоя Валя уже там.

— Хорошо.

— А пока идем, поговорим о птицах. О красноголовой фигне… Из Латинской Америки. Из Эквадора.

— Манакин. Его зовут манакин.

— Черт, черт… Черт… Как же глупо. Черт…

Часть первая

Шахрисабз

…Их больше нет. И некому стоять в дверном проеме, за которым чернота.

Чем больше я думаю о них, тем больше думаю о дверном проеме. О черноте. В какой-то момент мысль о ней становится основной. А сама чернота — реальной, но не пугающей. Потому что ничего страшного в ней нет: ни на первый взгляд, ни на второй. Такими черными иногда бывают птичьи крылья. Масляная краска, выдавленная из тюбика (она так и называется — «марс черный»). Сажа — жирная и вязкая на ощупь.

Вязкая — вот оно что. Слово найдено.

Основная характеристика черноты за дверным проемом — вязкость. Среда, уж слишком недружелюбная для кого угодно. Ночные демоны и герои детских кошмаров — не исключение. Им совершенно негде развернуться, они связаны по рукам и ногам, стреножены. Так же слепы, как и те, за кем обычно охотятся. Никаких лабиринтов, никаких тоннелей, ведущих к центру Земли (или в ад, если вдруг проскочишь нужный поворот). Насекомых с жесткими крыльями или ползучих гадов тоже не наблюдается; и запахов — они противопоказаны черноте. Чернота не пугает, но и не успокаивает. Просто существует — отдельной галактикой, Магеллановыми Облаками.

Мне нравятся оба — Большое Магелланово и Малое. В них всегда что-то происходит. Как происходит в любом другом скоплении звезд, будь то Головастик, Колесо Телеги или Спящая Красавица. Не то чтобы я так уж близко был знаком с ними, но точно знаю о них больше, чем любой из живущих на Земле. За исключением особой касты небожителей, кто сталкивается со звездами в силу профессии. Астронавты и космонавты, радиоастрономы и астрофизики и те, кто обслуживает телескопы. И прочее оборудование.

Как мой отец.

Всю свою жизнь он проработал на Майданаке — высокогорной обсерватории неподалеку от Шахрисабза.