— Тебе не стоило так беспокоиться… и тратиться…

— Это самое малое, что я мог для тебя сделать, Марьяна.

Она, преодолевая внутреннее сопротивление, все же подняла взгляд. Ну, да, так она и предполагала. Лицо Германа у нее перед глазами расплывалось. Еще не хватало расплакаться.

А он привлек ее к себе, прижал ненадолго ее голову к своему плечу. Марьяна только успела пару раз вдохнуть запах его парфюма, как Герман приподнял ее лицо за подбородок, наклонил голову — и поцеловал.

Плакать резко расхотелось.

И его и ее пальто мягко упали на идеально чистый пол, пока мужчина и женщина самозабвенно целовались.

* * *

Так устроен мозг человека. Или конкретно его, Германа Тамма, мозг. Что, вычерпав весь ресурс по какой-то теме, он переключается на другую.

В отношениях Германа и Кости за сегодняшний день произошел коренной переворот. И сейчас сделать чего-то большего нельзя. Началась реабилитация. Косте надо все осмыслить. Возможно, у него появятся вопросы — наверняка. Но пока… пока мысли Германа с сына переключились на Марьяну. И не думать о ней он теперь не мог.

Не мог не думать о том, как хочет ее. Как давно не хотел так женщину. Как мечтает снова раздеть ее, гладить. У Марьяны зрелое женское тело — но по-девичьи гибкое. И упругая грудь, и узкая талия, и изящный изгиб бедер. Но, самое главное, чего он хотел и что с каким-то совершенно юношеским нетерпением предвкушал — это ее наслаждение. Теперь оно заняло все его мысли. Герман вспоминал, как ласкал Марьяну. Нежность и влажная упругость под пальцами — тонкие лепестки и гладкий взлет самой чувствительной части. Движения ее бедер навстречу его пальцам. Ее всхлипы и стоны. Ее дрожь в конце.

Все это хотелось повторить. Непременно. И ртом.

— Знаешь, о чем я думал последнюю пару часов? — они прервались в поцелуях, и сейчас Герман с наслаждением чувствовал, как пальцы Марьяна скользят по его затылку. Это же совершенно умопомрачительное чувство — женские пальцы на твоем затылке.

— Даже не догадываюсь, — гортанно, с хрипотцой отозвалась Марьяна, часто дыша ему в шею.

— Пообещай мне…

— Что именно?

— Что если моя борода будет колоться, когда я буду целовать тебя между ног, ты мне об это скажешь.

Она вздрогнула всем телом от его слов. А потом прогнулась и прижалась — откровенно — бедрами к бедрам.

— Договорились.

Она не остановила его. И позволила все. Раскрылась, прогнулась, легла пальцами на его затылок. И отдала себя и свое наслаждение. Только дожив до сорока шести лет, Герман понял, что упускал одно из главных удовольствий в сексе. Он о нем даже не подозревал — о том, что дарить наслаждение — так же вкусно, как и самому его получать. А, может, еще вкуснее.

Потому что он не помнил, когда ему было так хорошо — когда даже сквозь набившую уши вату возбуждения ты все равно отчетливо слышишь гортанные стоны и тоненькие всхлипы. И она под твоими губами и языком истекает такой сладостью, какой ты не пробовал никогда в жизни. И вспышка ее наслаждения — со всеми причитающимся: дрожью, стонами, бессвязным шепотом — делает тебя вдруг таким счастливым, каким ты никогда не был. Даже когда заработал свой первый миллиард.

Потому что после этого наступает что-то еще более вкусное. Ее руки мягко притягивают тебя к нежному и чуть дрожащему еще женскому телу, она льнет, снова зарывается пальцами в твои волосы на затылке и без слов, только неровным дыханием тебе на ухо, просит о том, чего ты и сам больше всего хочешь.