Ленину в том Разливе все-таки приходилось легче. Потому что в Музее революции есть макет его шалаша в натуральную величину, а рядом над бутафорским костром висит по-настоящему закопченный чайник, подчеркивающий жизненную правду некомфортабельных условий, в которых планировал мировую революцию наш великий вождь. У меня чайника нет. Рябов категорически запретил разжигать костер даже ночью. Компаса тоже нет, и часы мои Сережа с собой прихватил. Наверное потому, что выпало мне счастье отдыхать на берегу реки, а счастливые часов не наблюдают, даже если это «Сейко» с собственной руки. Костер я не могу распалить даже при большом желании, потому что вокруг ни кустика, ни деревца. А жечь камыш — занятие глупое. Понимая это, Рябов смилостивился и не отнял зажигалку. Я ж не партизан какой, это они могли по ночам костры палить, не опасаясь, что кто-то дым заметит. Вертолетов у врагов не было, о существовании приборов ночного видения они не догадывались. Ничего, Владимир Ильич в Разливе тоже без прибора ночного видения обходился. Но у меня очки есть. После подвала, я без них — ни шагу. Очки модные, красивые, вдобавок нацепишь их в полной темноте и любая смоляного цвета фигура тут же приобретет розовую окраску.

Зато великий Ленин мог воду прямо из реки хлебать, я же вынужден довольствоваться привезенной. Потому что напейся Владимир Ильич из любого водоема в созданном по его заветам государстве, хрен бы он завещание успел написать, не то что «Задачи вооруженного восстания».

Но шалаш у меня не ветхий ленинский, а двойная палатка, внутри которой вполне могу заниматься самообслуживанием при помощи туристического примуса «Шмель». И вместо ленинской двустволки держу при себе персональный автомат Рябова. Передавая мне «Узи», Сережа лишний раз хотел подчеркнуть, что не забудет о моем существовании в этих первобытных условиях, хотя бы потому, что не собирается расставаться с этим собственноручно пристрелянным «Узи». А что касается персонального «Маузера», то сплю, его не снимая.

Не знаю, как спалось Ленину в его шалаше, но ночные часы у меня особого восторга не вызывают. Может быть, потому что не представляю себе рыбалки без ночного костра, да и октябрьские ночи, когда температура падает до нулевой, тоже настроения не добавляют. На городских улицах куда теплее, чем здесь, у быстротекущей реки. Правда, на мне специальное военное снаряжение, позволяющее вести кровопролитные бои на Северном полюсе, и после них спокойно отдыхать, зарываясь в сугроб. Только я еще почему-то белым маскхалатом не пользуюсь, а чтобы компенсировать это, нацепил на себя водолазное белье из верблюжьей шерсти.

Мне не нужно добывать себе пропитание, гоняя по камышам за утками с автоматом наперевес. Хотя дичи здесь — хоть отбавляй. Вчера, например, как раз в то время, когда в зарослях камыша я размышлял, как было бы неплохо установить поблизости бидэ, почувствовал на себе чей-то взгляд. И хотя я постоянно готов к бою, но со спущенными штанами это делать непросто. К тому же кабан, который уставился на меня, был настроен более мирно, чем пресловутый ликвидатор, а я старался не шевелиться. Так что, если бы у этой тварюки возникли какие-то сомнения по моему поводу, кабан бы разделался со мной не хуже наемного убийцы.

Узнай об этом дорогой Петр Петрович, до того бы мог растрогаться, что в память обо мне сходу кабасю эту в свой штат определил бы… Уже после встречи с кабаном я подумал: окорок не помешал бы. Но такая дельная мысль пришла в голову часа через два после тот, как кабан не спеша проломился сквозь заросли. Окорок у меня, вообще-то есть, как и многое другое. Разве что вкусный, по мнению главного инженера, «Вискас» отсутствует. Не сомневаюсь, если бы Рябов доверил собирать все необходимое Косте, одним кошачьим кормом его шуточки не ограничились.

Я обеспечен всем необходимым так здорово, что в голову начинают лезть дурные сомнения: может быть Рябов хочет, чтобы его непосредственный руководитель здесь встретил Новый год? Хорошо еще, если христианский, у иудеев год начинается в сентябре, так что, в крайнем случае, всего каких-то одиннадцать месяцев осталось.