Мужик сразу почувствовал ко мне симпатию. Такой метод общения я взял на вооружение давно. Как-то спешили мы с Сабиной в театр, а нас мент затормозил. Вспомнил я, что изо всех документов при себе у меня только верный нож с выкидным лезвием. Не станешь же объяснять постороннему человеку: документы остались дома, потому что Сабина постоянно норовит меня до склероза довести. Выскочил я тогда к менту и горячо зашептал на ухо: «Брат, тут такое дело. У меня баба в машине, а ее муж через два часа с работы придет. Мы ж еще с ней успеть должны». И все. Мент тут же толкнул меня в плечо и заметил: «Езжай скорее». Почему-то все мужчины страшно радуются, когда кто-то чужих жен употребляет. Из солидарности, наверное. Или чтобы убедиться — не у них одних рога выросли.

Как бы то ни было, пьяный мужик аж просиял после моих слов. Его улыбка и без очков видна была, до того это сияние выдавало высшую степень восхищения и одобрения моих действий по поводу чужой бабы.

— Молодец, кум, — заметил мужик и тут же полюбопытствовал: — а в каком селе эта баба?

— Ну тут, это, рядом…

— Петровка?

— Во. Петровка, мать ее.

— А… а улица какая?

— Э, не, кум. Это коммерческая, тьфу, любовная тайна, мать ее тоже.

Мужик громко заорал:

— Та сидай рядом. Давай выпьем.

Я с удовольствием запрыгнул в телегу и лошадь снова двинулась вперед неторопливым шагом. Мужик протягивал мне бутылку, заткнутую куском скрученной газеты. Вот где котина или моя бумага повышенным спросом пользуется. Я сделал добрый глоток жидкости, способной заставить свалиться с телеги одним только запахом, и вернул бутылку хозяину. Давно не приходилось видеть, чтобы даже к французскому коньяку припадали с таким удовольствием, которое удалось разглядеть на морщинистом лице попутчика.

— Тут я слышал, шо стреляли…

— Та тут, кум, кажную ночь палят, — не переводя дыхания, поведал колхозник, оторвавшись от самогона. — С города приезжают и на машинах за зайцами с фарами по полю гоняют. Пидарасы. Раньше хоть управа какая была. А счас… Бензина нема, соляры нема, так что нечем за ими гонять. А у них, кум, все есть. Ружье раньше восемьдесят рублей стоило и никому оно не надо. А теперь — миллион. И у кажной собаки есть. Кум, давай выпьем…

— Давай, кум. А чего это в поле, мать его, хата с железной дверью стоит?

— Так то ж магазин. Хотели мед на штаны с Америки менять. В поле строили, чтоб… Хотели меж двух сел… Все через жопу… А теперь, кум, ни штанов, ни меда. Даром Ройзман с тем магазином бегал. Ройзмана тоже нет… Хоть жид, а хороший человек был…

Я думал о том, что было бы неплохо доехать с мужиком до его хаты, умыться, по крайней мере. А потом решил: протрезвеет колхозник, и о таком свидетеле следствие только мечтать может. Тем более, есть вероятность, что поселковая милиция доберется сюда раньше, чем наши ребята.

— Ну, кум, — решительно спрыгнул я на ходу, — будь здоровый, пойду я, мать его. Шоше, — еле выговорил это традиционное для сельских мест слово, — рядом. Доберуся, как-нибудь.

— А баба хоть добрая? — полюбопытствовал на прощание попутчик.

— Капитальная баба, кум, — бросил я на прощание и побрел сквозь посадку через поле к трассе.

На трассе мелькали огоньки фар. Я прилег в кустиках, не торопясь выходить на дорогу. Через час, когда успел основательно продрогнуть, несмотря на то, что самогон давал о себе знать, в основном, вызывая голод, увидел, что по трассе движется машина на небольшой скорости. Мимо меня проехал «Ниссан» со знакомыми номерами, постоянно моргая фарами, хотя встречных машин не было.