И вот лежит на своем диване, купленном за мои деньги, мой дорогой сынок и тешит себя тем, что он очень нравственный. А что я ему помогаю, так все же так делают, ничего особенного.

— Но есть же другие чисто человеческие отношения, которые не зависят от твоих пяти копеек. Друзья, например…

— А ты заметил, что это понятие сильно изменилось? Теперь друзья, это прежде всего люди, объединенные единым интересом. Даже если не иметь в виду, что они вместе что-то крутят. Люди чаще встречаются с друзьями, чем с родственниками, потому что в основе дружбы — пять копеек. Я даже не говорю о дружбе поверхностной, когда друзья связаны взаимовыгодными интересами. Настоящая бескорыстная дружба тоже покоится на пяти копейках. Это плата за радость простого человеческого общения, за возможность открыто высказаться, поделиться своим горем и радостью. Ты заметил, что в разговорах типа нашего речь, как правило, идет о том, как плохо всем живется…

— Потому что на людях все утверждают, что живется хорошо. Если бы у нас обо всех недостатках говорилось бы открыто, то мы бы беседовали о чем-то другом. Может быть, даже не о твоих поганых копейках. Мне эта теория и в печенке уже застряла. Это только бездельники часами могут трепаться о чем угодно, а заставь их работать — руки отвалятся. Вот ты и мелешь, потому что делать больше нечего.

— А ты, кстати, все это слушаешь по той же причине. Небось, спешил бы куда, давным-давно бы убежал. Время есть, вот мы с тобой и трепемся. И это общение — тоже пять копеек.

— Тебя уже совсем зациклило. Был такой радостный час назад.

— А чего мне радоваться? Я же несчастный человек…

— Ну да, приготовься, сейчас жалеть начну. Семь-восемь! Бедный, несчастный, как мне тебя жалко. Никто тебя не ценит, не любит, не понимает, разрываешься ты на куски в трудах праведных, не высыпаешься…

— И не высыпаюсь иногда. Можно подумать ты этого по себе не знаешь? Когда я в последний раз был в театре или просто отдыхал? Даже не помню. Все время бегаешь, крутишься…

— За наличный расчет. Сейчас ты мне начнешь петь, что зарплаты не хватает. А плати тебе в три раза больше — все равно бы варил бабки. Ты ж от этого удовольствие получаешь. А за удовольствие нужно платить. Вот и оборачиваются пять копеек ценой за не купленый билет в театр или не совершившуюся прогулку за город. И жизнь, как я понимаю, для тебя — это дело, которым занят наш Ким после того, как отсидит в своем бюро. Наверное, сегодня дай тебе в месяц штуку зарплаты, так очень скоро состоится гражданская панихида по умершему от тоски гражданину Барановскому.

— Можно подумать, ты живешь иначе.

— Почти так же. Однако теорий о всеобщем поганстве не сочиняю, потому что рассматриваю жизнь как борьбу, в которой нет места твоим пятикопеечным выкладкам.

Ким отбросил свою тушу на спинку кресла и довольно заржал:

— Ага, жизнь — борьба. Сколько себя помню, она не затихает. То боролись с саксофонами, то с длинными прическами, то с джинсами, теперь вон с роком каким-то тяжелым. Хотя знаю наперед, что впоследствии рок этот станет в общем-то нормальным явлением. Потому что все, с чем прежде боролись, со временем оказывалось не столь уж плохим, а в чем-то даже прогрессивным.

— Ты меня в эту борьбу не мешай. Ею, в основном, бездельники заняты. Поэтому и до решения всех проблем, не выдуманных, а настоящих, руки у них не доходят. Выгодное занятие. Но в отличие от них и тебя, мне пора заняться делом, я и так здесь засиделся. В общем, не расслабляйся, — напутствую Барановского на прощание, — но особо не высовывайся. Если что, сразу ко мне.

По дороге домой отбиваю телеграмму в город Тбилиси: ничего существенного, обычное сообщение о том, что тетя Зина доехала нормально.