– Сандра жива?

– Она едва дышит, но жива, – медленно ответил врач, не прикасаясь и не проверяя дыхание девушки. – Они все еще живы, но в коме.

– Сколько продлится кома?

– Не знаю… Я ничего не знаю и ничего не могу…

Врач пронзительно посмотрел на Сандру, погладил ее по тонкой руке и со стоном поднялся. Кроме него, на ногах оставался только Вагнер.

Все остальные или сидели, или лежали. Прощались друг с другом или плакали возле отключившихся друзей.

И везде – кровь: на полу, на стенах, на одежде, на лицах… Кровь, плач и безысходность. Кто-то звал родителей. Кто-то проклинал себя. Кто-то проклинал Райли. Космос. Инопланетян. Кого угодно. Голоса становились тише, исчезали, и Нуцци поймал себя на мысли, что расстроен этим: пусть лучше они продолжают ругать его, Райли, космос – кого угодно. Пусть ругают. Но остаются живыми. Пусть устраивают вечеринки с легкими наркотиками, дерутся, занимаются любовью – но остаются живыми. Пусть грубят, дерзят, хамят – но остаются живыми.

Потому что у доктора не было сил смотреть на их застывшие тела.

– Кома – это последняя стадия, – откашлявшись, произнес сидящий за терминалом 2.0 Линкольн. – Из нее еще никто не выходил.

И снова зашелся в приступе.

Кашляя в прошлый раз, капитан забрызгал кровью объектив, изображение ухудшилось, но Касатонов скорее перерезал бы себе вены, чем сделал сейчас замечание Линкольну. И смотрел на старого друга через багровый фильтр.

– Исайя, ты как?

– Я оказался плохим капитаном, Алекс.

– Ты прекрасный капитан, Исайя, лучший из тех, с кем мне довелось служить, и не твоя вина в том, что началась эпидемия. – Адмирал помолчал. – А теперь говори, как ты? Только честно.

– Плохо, – после паузы ответил Линкольн. – Болит все… а голова просто раскалывается на куски… в строю только Нуцци и Вагнер… железные парни… остальных скосило, даже взрослых… всех…

Касатонов это видел: «Сирена» обеспечивала связь с Землей в режиме реального времени, и благодаря установленным на клипере камерам адмирал имел полное представление о происходящем. Но ему было важно говорить с капитаном. Именно сейчас говорить с ним. Быть рядом.

– Думаю, Исайя, после такого приключения Аллан даст тебе отпуск и мы полетим на Ямайку.

– Ты полетишь со мной?

– Обязательно.

Капитан вновь закашлялся, не переставая улыбаться, сплюнул кровью и спросил:

– Будем валяться на пляже?

– Целыми днями, – пообещал Касатонов.

– А по вечерам смотреть на Луну…

– И потягивать ром в баре…

– Да, – с улыбкой повторил Линкольн, – потягивать ром…

Он закрыл глаза и уронил голову на стол.

Адмирал тяжело вздохнул.

– А знаешь, почему футбол, Баррингтон? – спросил Пятый, сидящий в полушаге от девушки. – Потому что основатель моей бесконечно длинной и бесконечно богатой династии однажды зазевался на поле и бейсбольный мяч прилетел ему в лоб. Представляешь? Первый Чарльз Фрейзер погано играл в бейсбол, и вот уже пять поколений мы вынуждены бегать по футбольному полю… Я ненавижу футбол, Баррингтон, я стал капитаном школьной команды, потому что должен был им стать, но я ненавижу футбол… – Пятый рассмеялся. – С каким удовольствием я сыграл бы сейчас пару даунов… Ты не представляешь, Баррингтон, с каким удовольствием…

– Еще сыграешь, – тихо сказала Анна, гладя прижавшегося Артура по голове.