– А так – это когда мальчик и девочка? – с вызовом поинтересовалась Диккенс.

– Ты спрашиваешь таким тоном, будто это я писал софт для наших мозгов.

– Ты и писать умеешь?

– Мы еще даже не переспали, а ты меня довела, – пожаловался Август.

– Так ты меня клеишь? – притворно изумилась самбо. – А я никак не пойму, что ты здесь трешься?

– Глупо упускать шанс заняться любовью в невесомости, – перешел на деловой тон Даррел. – Он может не повториться. – И понизил голос: – Среди членов экипажа нашлись мои фанаты, я поговорил с ними, подписал пару фото, пообещал билеты на следующий матч и получил ключ от свободной каюты.

– Привык к легким победам?

– Считаешь себя легкой?

– Считаю, что ты слишком быстрый, – отрезала девушка. – И бесполезный.

– Каюта 21, – закончил Даррел. – Приходи через пятнадцать минут и будь осторожна: ребята просили не попадаться, чтобы у них не было проблем.

– Мы познакомились два дня назад, неужели ты и в самом деле думаешь, что я пойду к тебе в каюту?

– Через пятнадцать минут. Нам скоро улетать, не хочу терять время. – Август улыбнулся и поплыл к выходу в коридор. – До встречи.

Диккенс покачала головой, вновь взялась за карандаш и замерла, разглядывая Европу с высоты орбитальной станции.

23.12.2036

Нет на свете ничего хуже бессилия.

Бессилия, которое охватывает гордых, много чего повидавших и много чего умеющих людей, достигших карьерных высот. А люди, которые собрались на это совещание, относились именно к таким. Опытнейший космонавт, адмирал, начальник объединенного штаба Космического флота. Директор гигантской космической корпорации, создавший базу на Луне и замахнувшийся на Марс. Президент России. Они смотрели на транслируемое с борта инопланетного корабля изображение и ощущали полное бессилие.

Которое сводило с ума.

Каждый из них, несмотря на положение, страстно мечтал оказаться там, на «Чайковском», мечтал помочь, поддержать ребят, сделать хоть что-нибудь, чтобы их вылечить или хотя бы облегчить страдания. Каждый из них с трудом сдерживал эмоции, но чувства прорывались в сжатых кулаках, срывающихся голосах и прерывистом дыхании. То, что видели на мониторе эти сильные, опытные люди, вызывало ярость и гнев, но они не могли ничего сделать, лишь смотреть и шептать ругательства.

– «Сирена», покажи, что происходит слева, – попросила президент.

Компьютер послушно повернул установленную на борту видеокамеру в указанном направлении, но принципиально ничего не изменилось: лежащие на полу подростки, кровь, кровь, кровь… и никакого движения. Лагерь представлял собой кошмарное зрелище, и требовались очень крепкие нервы, чтобы наблюдать за происходящим без содрогания. Нет! Требовалось, чтобы нервы оказались ампутированы, потому что смотреть на неподвижных детей не было никакой возможности, во всяком случае для человека. Вот худенькая, свернувшаяся калачиком девочка. Вот маленький мальчик, которого обнимает потерявшая сознание сестра…

– Брат и сестра Баррингтон, – зачем-то сказал Райли. На его скулах заходили желваки. – Я уступил им свое место и каюту, чтобы они могли быть вместе… У Артура аутизм… Я…

Он замолчал.

– Правее, – распорядилась Емельянова.

И камера вновь уставилась на выведенную на стене надпись: «За что?!» Последнее произведение талантливой Диккенс… Сама художница лежала рядом, потеряла сознание, сделав последний мазок.